Да и она уже таит
Порывы рыб, застывших косо
В её прогретые слои.
Всё ближе день… И лето – минет,
Оставив вязки чабреца,
И на воздушной паутине
Скользнёт разлука вдоль лица…
О, не затем ли этой темы
Мы не касаемся, когда
Пустырник вешаем на стены
И вновь уходим на луга?
«Ты в самом деле не предполагала…»
Ты в самом деле не предполагала,
Что осыхают стебли астрагала,
Что лес вблизи озёр, заболевая,
С трудом вершину дня одолевает?
Да, до сих пор следы узкоколейки,
Правее леса, горячи и клейки,
И глухо лает сонная неясыть,
Когда с тобой пересекаем насыпь.
Но как-то зябко станет у опушки,
Когда сорока бросится с верхушки
И, очертив пространство полукругом,
В пяти шагах опустится упруго.
Зайдётся, было, и умолкнет сойка,
Телегой скрипнув, мельницей… – Постой-ка,
Да это ж нас она остерегает,
Что жизнь идёт и лето угасает…
Перевернём же осени страницу,
Где лес укрыл ладонями синицу,
Где ты меня негромко окликала
За редкими кустами белотала!
И наломаем веток бересклета,
Чтоб сохранить до будущего лета
Как памятку и как напоминанье
Про наш июль и наше расставанье…
«До самой осени меняли адреса…»
До самой осени меняли адреса:
То узенький шесток, то жёрдочка над лесом.
Полдня сбирался дождь, прошёл – за полчаса
В тугом трико телесном.
Легко ли вымыслить – чем роща хороша? —
Не терпким яблоком, не свежею заплатой,
Не золотой прорехой шалаша,
Не мглой голубоватой;
Мережкой, может быть? – но жестяной узор
Осыплется, как до сих пор бывало,
Кой-где удержится до холодов подзор
Рдяного покрывала…
Разутый кровельщик, что бродит по садам
С киянкой в ящике, уже давно приметил
Вишнёвый лист, упавший к холодам,
И птичий пепел.
Ну вот и встретились! Поклон тебе. Пора
Наклеить ленточки на запертой фрамуге…
И с первым дымом кашель топора
Разнёсся по округе.
«А девочка, что прошлое хранила…»
А девочка, что прошлое хранила,
Как письма, пережатые жгутом,
Осталась там, где черпают чернила,
Где карточный выкладывают дом.
В той местности, и узкой, и безлистой,
Остались восклицанья вперебой,
Не каждому легко туда и близко
Едва ли обозначенной тропой.
В той местности, не знающей названья,
Уложены в раскрытый саквояж
Неспешных зим досадные мельканья
Да горечь неизведанных пропаж.
Быть может, к ним, в рулон свернув тетради,
Отправлюсь я один и налегке,
Как в странствия, прописанные ради
Бегов от предсказаний по руке.
И девочка с записками в ладони
Рассеянно просыплет на паркет
Семь писем неотправленных и тронет
Виски мои, как много, много лет…
«Только слуха хворобый июль не царапнет железом уключин…»
Только слуха хворобый июль не царапнет железом уключин,
Ароматной сосновой смолой не наполнит мальчишеский рот.
Мы, нахмурясь, глядим за порог на литые тяжёлые тучи,
Раскрываются шапки травы под ободьями грузных подвод.
Астрагал осыпает плоды по уклонам озябшего лета,
Босиком выбегаешь в траву донимать молодых прыгунцов.
Егерей напоив молоком, ты грустишь и печалишься следом,
Словно скрипом дорожных ремней обозначилось ваше родство…
Что осталось от наших затей? – Полинялое тело футболки,
Непомерно пустой саквояж да в простенках пучки чабреца…
Всё теснее наш низенький дом, всё просторней чуланы и полки,
И озёр проступает вода в поредевших к утру деревцах…
Сентиментальное
1.
Да сколько б ни припоминала
В ночах, бессонных напролёт, —
Щедрот нечаянных так мало:
Лишь имя, вправленное в лёд.
Должник. Должно быть, не ответит.
А если и найдёт слова —
На что тебе несносный лепет
И связанные с ним права?
И надо-то досадно мало:
Лишь фразы, выроненной вдруг, —
Чтоб вспыхнула и убежала,
По лестнице рассыпав звук…
А в сумерках, как разойдутся,
Вернёшься и мельком, тайком
Запишешь это безрассудство.