Кирилл

Вера прилетела сегодня ночью, и не посмеяться над ее приключениями невозможно. Она злится на моих родителей за то, что они ей не рассказали о случившемся — перепугались, что не одобрит их действий — и промолчали. В итоге, о приключившейся с супругом трагедии она узнала из газет и тут же рванула в аэропорт. С сумкой, которая у нее была с собой на работе. Благодаря маникюрному набору и порошку в витаминах ее чуть не сочли террористкой, допросили с пристрастием, но пропустили на борт. Но на этом приключения отнюдь не закончились. Благодаря бесконечным забастовкам авиакомпаний и общемировой «любви» к прямому сообщению с Россией, лететь Вере пришлось через всю Европу. В итоге, вместо нескольких часов она добиралась двое суток, и, несмотря на счастье от воссоединения с собственным супругом, поехала принимать душ, пообещав и мне, и родителям масштабный разбор полетов за сокрытие важной информации.

Я рад ее видеть, но когда она ушла, почувствовал облегчение. Будто обманываю, потому что никак не могу уложить в голове все случившееся, и без конца вспоминаю поцелуй Жен. Короткое порывистое прикосновение губ, наполнившее уверенностью. До него я волновался и переживал, а после понял, что найду в себе силы пройти любые испытания. Эффект допинга. Откуда он взялся? Разве так бывает?

Кажется, я еще никогда не чувствовал себя таким свободным и уверенным в том, что невозможного нет. Я хочу понять, просто осознать, что случилось, и не могу, упускаю что-то важное. Хотел разобраться, увидеть ее лицо, заглянуть в глаза, понять... но теперь приехала Вера, и, боюсь, мой доктор станет избегать этой палаты, как чумы. Я не сказал ей, что женат. Почему я ей не сказал? Посчитал неважным? Или боялся, что ее отношение изменится?

Где она, кстати? Каждый раз, когда нужно поговорить, мой доктор исчезает. Я потерялся во времени. Рано проснулся — не как всегда. Спросить, который час, получается только у появившегося Андрей Николаича.

— Четыре уже, — отвечает он спокойно. — Давайте-ка еще раз попробуем прозреть, когда никто над ухом не галдит, а то у вас слишком много посетителей.

— Это компенсация за прошлые недели, — отшучиваюсь и зажмуриваю глаза, мысленно уговаривая их работать.

— Упростим задачу. Я встану напротив окна, а вы попробуете разглядеть силуэт.

Мне нравится его идея. Несколько секунд я собираюсь с силами, убеждаю себя, что утром свет мне не померещился, что я приеду домой и избавлюсь от каждой картины, которая не нравится, даже от Ренуара. Терпеть не могу его пастельную мазню. Гений ли он? Бесспорно, но не мой гений, так зачем держу его я? Пусть радуется кто-то другой. Маме, например, он очень нравится. А я теперь буду смотреть лишь на то, что по-настоящему прекрасно.

Глаза открываю медленно, и... вижу. Белые пятна света и темную кляксу на этом фоне. Боже, я закажу такую картину и повешу ее вместо Ренуара. Еще чуть-чуть, и я разревусь как мальчишка!

— Я вижу... — произношу сдавленно. — Плохо, но я цвета и очертания различаю... — Дышать все тяжелее.

— Поздравляю. Скоро отек спадет, и зрение вернется полностью.

Отличные новости, но хотелось бы с ними и поделиться, оттого не выдерживаю. Где черти носят в такой момент Жен Санну? Неужели для нее это ничего не значит? Она поцеловала меня перед операцией, ее удача оказалась не лишней, ведь все прошло безупречно, а теперь исчезла, будто так и надо.

— А где Жен Санна? — спрашиваю у Капранова. — У нее ночная смена? — и, несмотря на множественные предупреждения о необходимом отдыхе, пытаюсь разглядеть лицо, выражения, жесты. Хочу увидеть ответ.