– Привет, совесть. Неважно выглядишь…

– В последнее время ты доставляешь мне много хлопот.

– Извини, извини… Столько событий происходит в последние дни. Ты заметила, что когда ничего не делаешь, мне спокойно с тобой, а тебе со мной?

– Думаешь, сказал пару раз «извини», и я от тебя отстану?!

– А что мне делать? Пойти к клиенту и сказать, что я ему всучил ненужной рекламы на несколько десятков тысяч долларов? Пойти к Стасу и сказать, что его подруга – проститутка? А, может быть, еще и жениться на всех девушках, с которыми переспишь?! Они, кстати, как ты заметила, к этому не очень-то и стремятся.

– Не доводи все до абсурда, – как мне показалось, совесть стала меня успокаивать. – Ты мог не допустить этого. Без меня в твоей жизни таких ситуаций будет больше. Ты должен осознать это.

– И как мне это сделать?

– Делать добрые дела. Баланс добра и зла в мире и в твоей душе не должен существенно нарушаться.

– Хорошо, я отдам всю мелочь бабушкам у метро.

– Не мелочись!

– Индульгенции подорожали? Инфляция?

– Как ты смеешь собственную совесть приравнивать к продажным священникам?

– А что собственно ты, совесть, можешь со мной сделать?

– Разбужу завтра посреди ночи и буду мучить вопросами.

– Ну и ладно: почитаю книгу или посмотрю видик.

– Ты будешь краснеть каждый раз, когда врешь.

– Ладно-ладно, совесть, не сердись на меня, говори, что надо сделать.

– Сделай кого-нибудь счастливее.

Я разговариваю сам с собой, будто играю сам с собой в шахматы. Я делаю ход только после того, как просчитаю ответный. Этот ответный ход всегда толковый, иногда даже красивый. Но всегда предсказуемый. И поэтому в этой партии в шахматы я никогда не проигрываю. Иногда играю вничью или вынужден брать тайм-аут, но никогда не проигрываю. А это значит, что с самим собой вполне можно обо всем договориться.

Утро следующего дня было особенно длинным. Ожидание почему-то всегда удлиняет время. Сомнения всегда притормаживают часы.

Кристина собиралась на работу как всегда неторопливо и тщательно. Сразу после того, как она переехала ко мне, в первые же выходные, она потащила меня в мебельный магазин и заставила купить нечто несуразное из трех зеркал и с множеством полочек. Кажется, это уродство называется трюмо. Стоило мне приблизиться к нему, как моя неформатная фигура пугающе отражалась по-разному в трех зеркалах одновременно, я себя начинал чувствовать Змеем Горынычем в старости, и, отплевываясь про себя матом, отползал к спасительному телевизору. Чтобы эта зеркальная дура не перегородила всю комнату, пришлось выбросить журнальный столик и стоявшее возле него старенькое кресло. Торшер, под которым я всю свою сознательную жизнь сидел на том кресле, читая журналы, лежавшие на том столике, мне удалось отстоять. Полки этого зеркального чудовища мгновенно были заставлены какими-то тюбиками и баночками. Это место квартиры я старался обходить стороной, что было непросто, учитывая, что в единственной комнате не было и двадцати квадратных метров. Надо ли говорить о том, что для Кристины ее зазеркалье было любимым пристанищем в нашем доме, иногда мне даже казалось, что еще более любимым, чем наша постель, что порождала во мне какую-то нездоровую ревность к зеркалам. Когда Кристина садилась перед трюмо обнаженной, я был почти уверен, что не только она смотрится в эти зеркала, но и зеркала, все три одновременно, смотрят на Кристину огромными немигающими стеклянными зрачками, разглядывают каждый сантиметр ее тела, чего-то там себе замышляют…

В то утро Кристина сидела перед трюмо почти без одежды как-то особенно долго. Было ли причиной этого неудачный макияж левого глаза, или просто мне казалось, что время тормозит еще сильнее, чем я? Или причина в том, что сегодня меня впервые очень настораживают женщины, которые стремятся отлично выглядеть? Сегодня мне кажется, что они просто пытаются себя подороже продать.