Вот так бывает, что проведенные наедине с отцом три месяца, меняют многое в голове и потом оказывают значительное влияние на будущую жизнь. По крайней мере, у меня это вышло именно так.

Это не означает совсем, что наступил конец моей любви к папе. Будет ещё впереди вальс на выпускном вечере, когда мы с ним были единственной вальсирующей парой, и я гордилась тем, как элегантно он меня вёл. Мы отработали накануне все пируэты дома, и благодаря его балетному прошлому (он занимался балетом в свои студенческие годы), папа легко обучил меня, и сам восстановил былую лёгкость и чёткость. Будут его наезды в Москву, когда он, видя мою скромную жизнь студентки, просчитывающей все расходы до копейки (тогда копейки ещё считали), каждый раз приглашал меня в ресторан. Будет наш вальс на моей свадьбе – когда отец начинает танец и затем передает дочь в руки будущего мужа. Одним словом, ещё не раз я прочувствую, как здорово иметь отца, который тебя любит и ценит.

И всё же именно со времени нашего проживания с ним вдвоём, я пойму, как важна любовь не сама по себе, а именно её зрелое проявление по отношению к тому, кого любишь. Мама этого не нашла в папе. Я, сделав необходимые выводы, стану искать такую зрелость в своём будущем спутнике жизни.

Папа умрёт рано. Мне не будет ещё и тридцати. Это случится осенью. Ноябрь был промозглый, холодный, земля уже успела подмерзнуть. На его похоронах присутствовали больше трёхсот человек. Все, как один повторяли фразу: «Доктор с золотым сердцем. Нет больше такого врача, который уделял бы нам столько внимания». А мы, его три самые близкие женщины – мама и я с сестрой, будем стоять, объединенные мыслью о том, что о своих больных он, действительно, заботился куда больше, чем о нас. Впрочем, когда первые комья мёрзлой земли полетели вниз и с глухим стуком упали на крышку гроба, меня прорвало. Слёзы я роняла молча, но сердце рыдало от горя.

Моя любовь к папе будет питаться всегда детскими воспоминаниями и благодарностью за то, что к нам с сестрой он всегда проявлял мягкость, никогда не наказывал, никогда не унижал, не кричал, в общем любил, как умел.

Папа всегда в Таниной голове существовал как защитник. Она видела, как равнодушно-спокойно он реагирует на все мамины выходки, и ей становилось нестрашно. Он, а точнее его манера отмахиваться от мамы, как от назойливой мухи, защищала Танину психику от всех маминых выходок и слов, от её странно изменяющегося голоса, которым она вдруг иногда начинала говорить.

Потом, гораздо позже, Таня поймёт, что мать реально психически нездорова, что она страдает в какие-то моменты раздвоением личности, но этого не понимает и не признаёт. Соответственно, и лечиться не думает. Маму её жизнь в режиме перепадов настроений с огромными амплитудами вполне устраивала. Что её дети и муж от этого страдают, она знать не желала. На Катю такое мамино поведение наложит отпечаток на всю последующую жизнь. А вот для Тани именно прямая противоположность мамы – собственный папа – станет спасением.

Папа был очень плотный, почти толстый. И всё же толстым его назвать было сложно. Он был, скорее, квадратный. Не великан, но выше среднего роста, с могучими руками и коротковатыми, мясистыми, как будто стволы, врастающие корнями в землю, ногами. С рубленым профилем, красивым разлетом бровей, ясными глазами и детской улыбкой, папа не был красив, но очень привлекателен. Его шикарную шевелюру и мощь в теле унаследовала Таня. Катя же – стройная почти до худобы, с густыми в отца, но тонкими волосами – пошла в мать.