Проходя мимо мебельного магазина, Алексей украдкой посмотрел на свое отражение в витрине. Долговязый нескладный пацан в линялой рубашке и обтрепанных дудочках, которые в прогрессивных молодежных кругах уже лет десять как считаются устаревшими. Коли хочешь соответствовать своему божеству, что плывет рядом в туфельках-лодочках, едва касаясь асфальта, то надобно поработать над собой. Купить хотя бы индийские джинсы, раз не хватает пока средств на американские. Правда, индийские тоже влетят в копеечку – фарцовщики продают их рублей за сто, – но надо же идти на жертвы ради любви. И потом, нет сомнений, что скоро он разбогатеет и сможет позволить себе вещи, за которые не придется краснеть.

На площадку третьего этажа их доставил лифт дореволюционной конструкции, лязгающий, гремящий, с железной решетчатой дверью. Алексей поднялся бы и пешком, но Юля сослалась на усталость.

В хоромы Миклашевских они вошли под бой монументальных часов, стоявших в гостиной. Касаткин насчитал десять ударов, и сердце дрогнуло от волнительного предчувствия: уже поздно, а они только пришли. Не выгонит же его Юля на ночь глядя. Значит, оставит до утра. Значит… Додумывать, что случится этой ночью, было страшно и вместе с тем сладко. Сердце гулко колотилось в груди.

Юля, напротив, держалась хладнокровно. По ее виду невозможно было определить, прикидывается или в самом деле считает все происходящее обыденным. Разувшись, она прошла по ворсистому ковру и щелкнула кнопкой выключателя.

Торшер с зеленым абажуром мягко осветил комнату, которую Касаткин прежде видел только при дневном свете. Она всегда казалась ему громадной, но сейчас, в неярком приглушенном сиянии, ее размеры и вовсе скрадывались, в углах лежали тени, а стены терялись в бесконечности.

– Проходи, чего топчешься? – бросила Юля через плечо.

Алексей преодолел робость, снял разношенные кеды и вошел в гостиную, прямой, торжественный, как в святая святых.

Юля стояла возле проигрывателя, перекладывала квадратные конверты с виниловыми дисками. Найдя нужный, вынула из него пластинку. Алексей посмотрел на конверт: на нем были изображены четыре молодых человека в позах, характерных для сигнальщиков, передающих информацию посредством семафорной азбуки.

– Кто это?

– А ты не знаешь? – Юля фыркнула, будто он проявил вопиющее невежество. – «Битлз». Слушай!

Она поставила пластинку на проигрыватель, и комнату заполнил упругий, будоражащий нервы голос: «Хэлп! Ай нид самбоди… Хэлп!»

Юля села в кресло, томно откинулась на спинку, с видом ценительницы искусства прикрыла глаза. Алексей из вежливости тоже послушал минут пять. Музыка его не впечатлила, а вот проигрыватель, на котором крутился виниловый блин, заинтересовал.

– Что это за марка? На наши непохоже…

Юля открыла глаза, усмехнулась.

– И не должно быть похоже. Штатовская модель. «Эмпайр». В прошлом году начали выпускать. Папа купил в Сиэтле. Субшасси на пружинном подвесе, сапфировые подшипники…

Ого! Да она, оказывается, и в технике шарит. Или нет? Не может эта хрупкая королева красоты со знанием рассуждать о подшипниках и пружинном подвесе. Скорее, повторяет от кого-то услышанные либо прочитанные в инструкции умные фразы, чтобы показать гостю, как он дремуч и как она умна. Ну и пусть! Очарованный ею, Касаткин был готов простить что угодно. Обзови она его деревенщиной, и то бы не стал дуться.

Юля вышла на кухню и вернулась с бутылкой и двумя фужерами. Бутылка была уже почата, в ней на две трети плескалась неведомая оранжевая жидкость.

– Чинзано, – пояснила Юля, глядя, как Алексей рассматривает диковинную этикетку. – Пробовал?