Вот именно так: не бабу, не бабушку, а бабку, как звали мать моего отца в деревне абсолютно все.

Любила она поговаривать, что спать дольше полудня нельзя, черти приснятся. И никогда не позволяла мне находиться в кровати после двенадцати. Даже на следующий день после дискотеки, куда отпускала с подружками довольно свободно, считая, что «у девки в голове ум должен быть собственным, а не соседским», расталкивала непременно в одиннадцать часов, чтобы дать еще минут десять-пятнадцать поваляться. И не важно, во сколько я возвращалась, пусть хоть под утро с первыми петухами.

Эх, классная бабка у меня была. Но характерец еще тот. Жесткий, строгий, но справедливый. И меня любила, пусть и не демонстрировала этого так открыто, как принято у других. Но заботилась всегда, не обделяла, не тыкала.

Да что там… приютила, признав своей.

Не сдала в детдом, как сиротку, оставшуюся без родителей. Хотя могла, и никто бы и слова не сказал против. Ей же под шестьдесят пять было, когда отец с матерью разбились на самолете. Мне в тот год только двенадцать минуло. Самый взрывной период у подростков, как говорят. А она не побоялась, опеку оформила. Все по закону, чтобы никто не придрался.

Но и мне сразу сказала, чтобы о глупостях не думала, дурью не маялась и голову на плечах имела.

В первое время дичилась ее сильно. А как иначе?

Мы же и на знались никогда. Отец с дедом еще по молодости разругались. С тех пор и не общались вовсе. А бабка Нюра, как верная супружница, всегда на стороне деда была. Даже после смерти.

– Муж – голова, жена – шея, значит, неделимы, – всякий раз отвечала она, когда я ее спрашивала, почему она не встала на сторону сына и не помирилась с ним позже.

И меня учила, чтобы за мужа держалась. Верила ему, как самой себе, шла за ним следом, куда б не подался, уважала и почитала.

Странное дело, но за десять лет у нее отлично вышло меня науськать, а может даже зомбировать. В любом случае в правильность кособокого посыла я уверовала.

Тем, наверное, и Власова привлекла.

А что?

Наивная дуреха, с широко распахнутыми глазами и ртом, взирающая на него, как на божество, и верящая каждому слову. Мы познакомились, когда я заканчивала пятый курс мединститута.

Мне было двадцать два, а я вела себя, как шестнадцатилетняя. Нет, не хихикала и не несла чушь без умолку, а молчала, дышала через раз и пожирала его влюбленными глазами.

Теперь и сама не понимаю, за что возвела обычного взрослого мужика на пьедестал и засунула собственные желания и чаяния далеко в задницу. Лишила себя всего. Отказалась от давней мечты стать педиатром, отдалилась от друзей и подруг, стала реже навещать бабку в деревне, сменила удобные и практичные вещи на стильные, которые мне подбирал он, но главное, забыла, что можно радоваться совершенно обыденным вещам. Таким как прогулка по городу, поход с одногруппниками в горы, посиделки в кафе.

Власов считал, что мне это не нужно, лишнее, отвлекающее. И я верила. Не спорила. И принимала его решения, как свои.

Звучит диковато.

Но это сейчас. А тогда я парила от его улыбки и плакала ночами в подушку, ища в себе ошибки и минусы, если он забывал перезвонить.

Бабка Нюра тоже радовалась, что девка пристроилась в надежные руки взрослого, солидного человека.

Да, руки казались тогда надежными, как и сам Власов. На момент знакомства ему было тридцать четыре. Взрослый, состоявшийся мужик, бизнесмен-строитель, а не какой-то там купи-продай. Он привык командовать и повелевать другими. Вот и в наших отношениях был единоличным лидером, но я не претендовала.

«Михаил – умнее, он знает лучше. А я подстроюсь», – примерно в таком направлении крутились все мои мысли.