Мельком оглядываюсь, но плывущим зрением цепляю лишь белоснежное джакузи и две раковины, утопленные в каменную столешницу, высокий пенал и комод со стопкой синих полотенец, а затем Олег делает еще один шаг ко мне, и я обо всем забываю.

Есть только он. Большой, сильный, пугающий. Сжимаюсь, стараясь прикрыть стратегически важные места и пячусь, пока не упираюсь спиной во что-то жесткое и холодное.

Замираю, затаив дыхание, и не отшатываюсь лишь потому, что и так зажата со всех сторон. Мой же пленитель неторопливо протягивает руку, но не касается, а лишь распахивает стеклянную дверцу, в которую я вжимаюсь, и жестом показывает забираться внутрь.

– Заходи, – давит, не повышая голоса, а мне в обморок хочется упасть, только вот организм сопротивляется и продолжает бодрствовать.

Перешагиваю порог, потому что выбора нет, и теряюсь. Чувствую спиной глубокое дыхание. Сомов и тут не оставляет меня одну. Он заходит следом.

– М-можно, я сама помоюсь, – выдавливаю, боясь обернуться.

– Зачем же, я помогу, – произносит обманчиво мягко, отчего волоски на руках становятся дыбом, а потом командует. – Руками в стену упрись и не шевелись.

Мысленно всячески сопротивляюсь, но в реальности делаю, как велено, и грустно прикрываю глаза. Все, что со мной происходит в последний час напоминает какой-то жуткий сюр. И я не знаю, сколько еще продержусь, чтобы не завыть белугой.

Боже, когда я узнала новость, что мой муж попал в аварию и погиб, я напилась. Открыла его бар, к которому мне запрещалось ранее прикасаться, достала бутылку какой-то коллекционной дряни и напилась. Вусмерть.

С радости. Я отмечала свою свободу. Свободу от монстра, свободу от клетки, свободу от побоев и тотального всевластия Власова. И неважно, что потом мой дикий смех перерос в жуткий вой. Это выходил весь стресс, весь негатив и весь ужас, который копился все годы нашей совместной жизни.

Именно тогда, двадцать седьмого сентября, я отмечала свой новый день рождения, в который поклялась себе больше никогда не выходить замуж и не позволять ни одному человеку мной командовать и меня унижать.

И вот еще год не прошел, а я… я уже нарушила свою клятву.

Руки дают слабину и подгибаются, я упираюсь лбом в стеклянную перегородку и жмурю глаза до боли. Хочется быть сильной, но у меня опять ничего не выходит.

Я сдаюсь. И одновременно со всхлипом, который идет из самого нутра, на меня обрушивается тропический ливень. Упругие теплые струи заставляют сначала вздрогнуть, но постепенно расслабляют, согревая замерзшее изнутри и снаружи тело. А потом спины касается что-то мягкое и начинает плавно двигаться вдоль позвоночника, по плечам и предплечьям, по шее и груди, попе и бедрам.

Пенные потоки скользят по телу, а носа касается яркий цитрусово-ментоловый запах. Он кружит голову и почему-то успокаивает. Так пахнет Олег. Я помню.

Сомов аккуратно водит мыльной губкой по телу, уделяя внимание каждому участку. И теперь в его действиях я не чувствую жадных касаний, скорее расслабляющие, а потому дезориентирующие.

– Перестань зажиматься, я все равно тебя вымою, везде, – сквозь шум воды раздается его будоражащий голос, и губка скользит уже по внутренней стороне бедра.

Стараюсь не реагировать, но это почти невозможно. Не убитая до конца моим покойным мужем природная скромность требует сдвинуть ноги, чтобы запретить такие фривольные прикосновения чужих рук. Но я заставляю себя стоять смирно и не шевелиться. Угроза о продолжении еще свежа в памяти.

– Поворачивайся, – хриплый баритон бьет током по оголенным нервам.

Секунду медлю, а потом делаю, что велят, и моментально проваливаюсь в темно-синий пронизывающий взгляд. Он давит, сканирует, считывает все до одной эмоции, пусть я и стараюсь мысленно закрыться. Но, кажется, этому мужчине подвластно все. Он будто видит меня насквозь, сам же так и остается по большей части загадкой.