Игра на вылет Игорь Кохановский
© «Пробел-2000», 2020
© Кохановский И.В., 2020
Наша связь
И.Л.
С вашим уходом из жизни
мне вспомнилась вдруг вся жизнь
в интимных сюжетах капризных,
таивших судьбы сюрприз.
Когда оглянёшься строго
на чувств промелькнувших разброс,
то видишь, что так немного
влюблённостей в прошлом сбылось.
Разовые интрижки,
как говорится, не в счёт,
ходок таких делишки
чувства не знали улёт…
Когда-то в юные годы
влюблённость была – мой код,
и этого кода аккорды
озвучивали полёт
юности, что парила
на крыльях, лёгких, как пух,
его потом память хранила,
внеся в греховный гроссбух.
Сегодня, листая страницы
гроссбуха безумства дней,
я, как сейчас, вижу лица
одно другого милей.
Я только в красавиц влюблялся,
всем прочим их предпочтя,
вкус флирта вкушая, как яства
вкушает уже не дитя.
Но почему-то влюблённость
вдруг таяла без следа
и уходила в ту область,
где новых встреч череда
звала в неизвестность страсти,
где близости новизна,
забыв про интрижек напасти,
шаманила, как весна.
Впервые меня влюблённость
накрыла, как моря волна,
даруя чувств окрылённость
и жаркие ночи без сна…
…У нас было целое лето,
и море, и Макопсе,
где наши два силуэта
сливались в соитья красе.
И вдруг разбежались под осень,
умытую грустью дождей…
Краса разбивалась оземь
обыденностью ночей…
А ведь, признаюсь честно,
знал, как озноб на ветру, —
если не будем мы вместе,
я тут же сразу умру.
Но всё обернулось лажей,
надоевшей душе моей…
Похожее не однажды
мне встретится в промельках дней…
…Потом был марьяж марокканки…
Друзья называли так
тебя за твой нрав хулиганки,
за смуглость и резкость до драк.
Давнишние печали…
Я был той ночью с другой,
но ты появилась случайно,
устроив мне мордобой.
Разодрала мне в клочья
свитер крутой фирмы́ …
После той памятной ночи,
конечно, расстались мы.
…Потом была прелесть-татарка,
взбалмошная, как бес,
яркая самка-дикарка,
до жути любившая секс.
Она была супермоделью.
В американском турне
престиж наш всего за неделю
поднялся с ней, как на волне.
В журнале «Америка» вскоре
был снимок: показ наших мод,
и к ней, как к богине в фаворе,
зевак сброд ликующий льнёт…
…Потом была фея степенства,
и в письмах на Колыму
она рисовала портрет свой —
девица грустит в терему.
И этой художницы милой
в письмах ко мне в Магадан
рисованный облик унылый
скрашивал те года.
…Потом в Магадане холодном
возникла из жарких Сочей
нравом капризным и гордым
женщина жадных ночей.
Но непонятная тайна
возникла на месте пустом
пропастью провинциальной —
несовпаденьем во всём.
…Потом появилась, как чудо,
как пламя не из искры,
и просто невесть откуда
милейшее диво Москвы,
похожая на Одри Хепбёрн,
и флирты ушли в запас,
и с ней свой последний номер
отыграл разбитной ловелас…
Теперь это всё далёко.
Влюблённостей череда
кажется шуткой рока,
коварною, как всегда.
Коварство в её мимолётности
и в краткости колдовства,
подсказанного влюблённости
взбрыками естества.
И всё же из нынешней дали,
как прошлое ни назови,
оно как само оправданье
безумств молодой крови.
Конечно, таким безумствам
недолгие дни суждены,
с извечною ноткой грустной
теперь они словно в тени…
Но всё это померкло разом,
словно сравненья боясь,
пред новой любовной связью —
такой была наша связь.
И прежние все мелодрамы,
раскрасившие мою жизнь,
забылись в момент, когда мы
с вами пересеклись…
Вы были столь утончённы
и столь изящны в любви,
что вмиг стали просто никчёмны
все прежние дивы мои.
Я словно впервые в жизни
нашёл то, что и не искал,
а встретил нежданным сюрпризом,
сразившим меня наповал…
Как будто впервые женщина
от пяток и до ланит
открылась мне сутью вещею,
какой была только Лилит…
Как будто само совершенство
женщиной во плоти
открыло мне тайны блаженства
и горечи впереди…
Вам было всего лишь 20,
мне 39 лет…
Мы стали с вами встречаться…
Шальной нашей связи сюжет
жил сорок четыре года
и не слабел ни на миг,
словно любви природа,
чувств постоянный час пик
нам даровав когда-то,
поддерживала этот час
эмпатией, столь богатой,
что так сближала нас…
То ль мерещится, то ль завещано,
что за всю мою долгую жизнь
у меня была одна женщина,
это вы – рока главный приз…
Все другие когда-то романы —
словно чёрные дыры муры,
словно в молодости своей ранней
был в плену у пустой мишуры.
Только с вами узнал я ту радость,
что окрашивает серость дней
в краски, лёгкие, словно праздность,
и в ярчайшие, как юбилей.
Это вы, моя ненаглядная,
незабвенная счастья мадам
подарили мне…
Жизнь нескладную
свою
брошу к вашим ногам…
Сорок четыре года…
Вы так внезапно ушли
из жизни,
что кода ухода
печальная,
где-то вдали
всё длится, особо ночами,
когда, уняв слёз поток,
меня заточает отчаянье
в свой болевой уголок…
Я плакал почти две недели,
потом слёз иссяк запас,
но жуткое чувство потери
обворожительной вас
меня не отпустит, пожалуй,
и до скончания дней,
и неодолимая жалость
к вам
станет сутью моей…
И неудержимость стона,
что вырвется вдруг из груди,
да слеза навернётся невольно,
ёкнут болью, что не позади,
что и впредь эта боль мне скажет —
такие, как наши, года,
неутолимые жаждой
встреч,
быть могут лишь однажды,
повтор их не мыслим даже,
а память о них – навсегда…
15–16.08.2020
Замять памяти
Владимиру Высоцкому
Снежная замятьдробится и колется…Сергей Есенин
Снегом не разжившийся январь
слякотью асфальт желает маять…
Я смотрю на новый календарь
и на дату, что запала в память.
Эта дата – и Татьянин день,
и рожденья моего дружочка,
да простят мне сантиментов тень
ради незабвенного Васёчка —
так со школы, в дружбе утвердясь,
называли мы друг друга в шутку,
ибо стали запросто вась-вась
сразу и отнюдь не на минутку.
Проснулась задремавшая метель —
белая, шикующая замять,
и, былого вспомнив канитель,
на меня с улыбкой смотрит память.
С ней устрою нынче рандеву,
свидетельницей незабытой были,
и вновь увижу, словно наяву,
какими с другом мы когда-то были.
Промелькнувших, незабвенных лет
замять памяти отчаянно дробится
на всех тех, кого уж с нами нет,
словно колется, их воскрешая лица.
В день такой пристало вспоминать
только всё хорошее, вестимо.
Но не сходит что-то благодать
в душу… Почему – необъяснимо…
Видимо, уж больно далеко
время то, беспечное, как юность,
где жилось и думалось легко,
и где жизнь не мчалась, а тянулась
и таким манила впереди
замыслом, рисковым и туманным,
что теперь, когда всё позади,
замысел не выглядит обманом.
Вот опять в твой день рожденья, друг,
начинают все телеканалы,
впав как в недержания недуг,
восхваленья расточать обвалы.
В этот день ты – словно модный тренд,
ибо, как никто, ты современен —
в играх с властью твой эксперимент
оказался попросту бесценен.
Ты прости, но стал я не любить
посиделки эти в день рожденья,
где похвал уродливая прыть
вызывает только раздраженье,
а твои шедевры терпят крах,
перепев их – как шаблон безвкусья,
что царит на этих вечерах,
от чего невыносимо грустно…
Перепев тебя чреват всегда
сменой стиля, как канвы спектакля,
словно родниковая вода
кипячёной вытеснена нагло.
Да, тебя скопировать нельзя,
а переиграть – пусты старанья,
и смешны растраченные зря
голоса бескрылые страданья.
Просто особливый тембр твой
и твоя алхимия актёра
завораживающей игрой
покоряют вмиг, без разговора.
И, когда народ покорный наш
втихаря на кухнях лишь хихикал,
ты вовсю смеялся, дерзкий шарж
выдав нам на затхлости улики.
Ты был хриплым голосом страны,
совестью её и забиякой,
не щадившим дело сатаны,
что давил сгущающимся мраком,
что зажал тебя в свои тиски
и терзал, как загнанного волка,
но ты лихо вышел за флажки,
егерей партийных сбивши с толка.
Твоего крутого бытия
ныне разбирают мелочовку,
случаи загульного питья
обходя достаточно неловко.
Вслух о том не говорят почти,
а намёком только, между строчек,
словно в неком смысле взаперти
пребывал тогда мой друг Васёчек,
где под кайфом можно ни о чём
не грустить сознанием угасшим,
наслаждаясь всласть параличом
разума, на время бесшабашным.
Понимаю, вспомнив наши дни,
что безалаберность, как зла приманка,
соблазнила как-то искони
шалого тебя, как шарлатанка.
Соблазнила, и ты сдался ей
на беду планиде и таланту,
чтобы стать заложником страстей,
ведущих жизнь к досрочному закату.
Что теперь об этом говорить,
ты ушёл внезапно – вспомнить страшно,
смерти проиграв свой способ жить
в личной с нею схватке рукопашной.
Ты актёр был и в быту играл,
где импровизировал успешно,
жизнь ввергая в шумный карнавал
на юру державы тьмы кромешной.
Твой азарт и притащил к беде,
к пропасти духовного коллапса,
привязав, как цепью, к наркоте,
с коей ты играл и доигрался.
Дыховичный, увидав людей,
вкруг тебя тогда мелькавших клипом,
бросил, что сей выводок чертей
к гибели тебя убойным клином
приведет однажды. Он был прав —
те, кому безвременье вручило
твой талант, сжимали, как удав,
жизнь твою, приблизив день кончины.
Ты стал ценить в приятельской гурьбе
лишь тех, с кем быть в гульбе весьма вольготно,
льстивая же преданность тебе —
пропуск в круг друзей – кому угодно…
Знаю тех, с кем ты тогда кружил
в компашке, незатейливой и тусклой,
где ты возвышался, как транжир,
и кумир, обласканный по-русски.
Ты там, как ни печально, пребывал,
где бред загула тешил, как бравада,
и своей судьбы беспутный бал
довести сумел-таки до ада.
Видимо, сознания поток
говорил тебе в часы прозренья,
как ты в этом мире одинок,
не сказав, где кроется спасенье.
Это одиночество твоё
мучило тебя как безысходность,
где лишь морфий – пропуск в забытьё —
тяжесть бытия менял на лёгкость.
Средь шестидесятников – изгой,
хоть поэты – лидеры эпохи —
расточали все наперебой
в адрес твой одни лишь «ахи»-«охи».
