Владимир натянул джинсы, вельветовую рубашку, теплую пуховую куртку, подхватил объемистый дипломат и вышел на лестничную клетку.

Во время Московской олимпиады коммунисты, не желая показывать многочисленным гостям столицы милитаристическую сущность советского государства, приказали офицерам многочисленных штабов, академий и других центральных военных учреждений перемещаться в первопрестольной только в гражданской форме одежды. С тех пор подавляющее большинство столичных офицеров хранило форму в своих рабочих кабинетах и облачались в нее только в служебное время.

Настроение было отвратительное и не только с похмелья. Уже было почти очевидно, что МВФ кредитов правительству Ельцина давать не собирается, а это значило, что хрупкое счастье ежемесячного получения зарплаты, пусть и обесцененной кризисом в несколько раз, уже закончилось. В ближайшее время, месяца три как минимум, платить вообще не будут. Как раньше все было четко и ясно. Он обладал престижной профессией, офицер получал больше любого госслужащего. Он стремился расти по служебной лестнице – это давало существенную прибавку к доходам, и он был уверен в своей старости – пенсия военного равнялась пенсии партийной номенклатуры.

По дороге к метро к нему прицепился какой-то баптист или «зеленый» и стал стыдить его: «Зачем купил куртку, набитую пухом и перьями покойных птиц. Покайся, иди в храм – единственно чистое место среди скверны и грязи мира».

Через час он вошел в свой обычный неухоженный казенный кабинет. Владимир устроился в своем мягком кресле и начал напряженно соображать, за что браться в первую очередь из кучи срочных, горящих и тлеющих дел, руководствуясь простым и эффективным критерием: «Туши огонь, который под ногами». Надсадно гудел стартер лампы дневного освещения. Тянуло в сон, Владимир начал клевал носом, да так энергично, что рисковал остаться без жизненно важного органа, расплющив его о заваленный бумагами стол.

Из тяжелой дремы его вырвало противное дребезжание внутреннего телефона. Процесс творческого втягивания в суровую повседневную действительность пришлось прервать на начальной стадии, его приглашали на совещание к начальнику управления полковнику Стульчакову.

В приемной командира секретарша Галина Леопольдовна, страшная, как смерть на рассвете, подвергла Владимира дотошному фейс–контролю. Галина пыталась заигрывать с большой группой офицеров, в том числе и с Тряпиным, хотя по возрасту, наверняка, она уже не смогла бы заинтересовать даже Бальзака. Владимир судорожно пытался прикинуть возможные ответы на возможные вопросы шефа. На диване скучали еще несколько сослуживцев, вызванных полковником. Галина время от времени пыталась отыскать в бардаке, который она сама же создала на своем столе, необходимую бумагу. Владимир чувствовал себя неуютно под прицелом ее глаз. Наконец их пригласили в большой, размером с трехкомнатную хрущевку, кабинет начальника. Шеф пожал руку каждому, лениво приподнимая зад от кресла. Стасик Курехин, начальник строевого отдела, с напускной заинтересованностью спросил:

–  Как отдохнули, Борис Егорович?

–  Рыбачил до первой зорьки и скажу, не хвалясь, не только коты довольны уловом остались.

На этом шеф посчитал неофициальную часть исчерпанной и предложил всем садиться. Совещание было посвящено выполнению поступившей вчера оперативке. Необходимо было за три дня подготовить кучу материалов в доклад Министра Обороны Государственной Думе.

Шеф не терпел, когда его подчиненные отвлекались во время совещаний. Причем пробудить его подозрения в недостаточном пиетете слушателей могли и свободная вальяжная поза, и перекладывание подготовленных к докладу бумаг, и безобидные манипуляции с авторучками. Поэтому, когда он говорил, приходилось сидеть по стойке "Смирно", безмолвно и неподвижно, как пугало на кукурузном поле, жадно есть его глазами, часто кивать головой в знак горячего одобрения услышанного.