Игорь побледнел.

Настасья схватила его за локоть:

– Уходи. Сейчас. В сарай. Не говори ничего.

– Почему?

– Потому что, когда хан что-то хочет узнать – это редко заканчивается вопросами.

Он оглянулся на свои схемы. На KPI. На бересту, где уже вырисовывался первый «аграрный дашборд».

– Но… я же только начал.

– Именно. А у нас, если ты начинаешь – ты уже подозрителен.

Жбан отступил. KPI – за ним. Настасья прикрыла задвижку сарая. И осталась снаружи.

Всадники подъехали.

– Где он? – прохрипел главный. Лицо у него было широким, с глазом как льдом и голосом – как точильный камень.

– Кто?

– Пришлый. Слова странные. С лицом как у хана в молодости.

Настасья не дрогнула.

– Был. Ушёл. Сказал – “не доросли”. Ушёл в лес.

– Ты врёшь.

– Тогда ищите. Но если тронете свинью – вся деревня восстанет.

Воин скривился.

– Хан хочет его видеть. Если не найдём – вернёмся.

– Вернитесь. С письмом.

– Не умничай, баба.

– А ты не топчи капусту, урод.

Они уехали. Грязь летела из-под копыт.

Игорь вышел из сарая, дрожа от адреналина.

– Это… что было?

– Это называется “политика”.

– Они… что, будут искать меня?

– Скорее, наблюдать. Караш-Буга – не тот, кто забывает лица.

– Кто он?

– Воевода. Если у хана есть когти – это он. И он тебя учует, как ты учуял цифру в капусте.

Игорь опустился на скамью. Обнял KPI. Молчал.

– Добро пожаловать, реформатор, – сказала Настасья. – В политический ад. Здесь нет фидбэка. Только кнут и утро.

Он выдохнул.

– В следующий раз… я просто вызову такси.

– Поздно. Ты уже – один из нас.

Сверху – в тени дуба – неподвижно стоял силуэт. Он видел всё. Он улыбался. В его руках был шнурок. На шнурке – вырезанная из дерева свинья. Караш-Буга знал: если у врага есть талисман – у него есть слабость.

Деревенское утро не знало суеты. Оно текло, как подтаявшее сало – вяло, с хрустом, и с привкусом прошлого. Где-то вдали уже орал петух. Или это был Пафнутий – оба звука были одинаково назойливы.

Жбан стоял посреди амбара, обложенного мешками с зерном, глиняными мисками и человеческой апатией. В одной руке у него – обломок угля. В другой – берестяной “флипчарт”. В глазах – искра, знакомая любому офисному маньяку продуктивности.

Перед ним – пять мужиков и одна баба, все – крестьяне, все – с выражением «это он нас за людей считает?».

– Итак, – начал Игорь. – Зачем мы здесь собрались?

– Потому что Настасья сказала, что ты не уймёшься, пока не расскажешь нам… про хрень свою, – честно признался один из мужиков, не моргая.

– KPI, – поправил Жбан. – Это не хрень. Это – система. Ключевые показатели. Мы внедрим учёт. Сначала – зерно. Потом – работа. Потом – счастье.

– Ты… на голову? – поинтересовалась баба с косой. – У нас счастье – когда дождь и свинья не сдохла.

– Вот именно. Значит, первая метрика: живая свинья. Ставим её как индикатор стабильности.

– Ты это серьёзно?

– Мы – на планёрке. Здесь всё серьёзно.

Наступила тишина.

– Хорошо, – вздохнул староста. – Говори. Но если через неделю у меня пропадут мешки – ты первый пойдёшь под суд.

– Договорились. А теперь – у кого есть табличка?

– Что?

– Что-то, на чём можно писать. Буквы. Цифры. Статистику.

– У нас… палка.

– Подойдёт.

Жбан нарисовал на бересте:

Хата

Человек

Зерно (мешков)

Свиньи

Бабы

Замечания

Кузьма

5

3

2

1

пьёт

Тимофей

3

2

1

0

ленив

Варвара

2

4

0

1

злая

Он повернулся к группе:

– Видите? Теперь мы знаем, кто пьёт, кто пашет, у кого свиньи – живые. Это уже основа.

– А у тебя кто в “бабах”? – уточнила Варвара, прищурившись.

– Увы, у меня пока – только KPI.

– Хрю, – подтвердила свинья и ткнулась ему в колено.

Староста почесал затылок:

– Слушай, а если у Кузьмы три мешка, а у Тимофея – два, можно Тимофея обозвать голодранцем?