Вокруг не было ни души. Одинокий скучающий официант полулежал за барной плитой и с рыбьим бесстрастным выражением смотрел телевизор, который висел почти над ним. Я стал шумно переворачивать вперед-назад замасленные картонные страницы. Бармен, не меняя положения, покосился на меня, облокотился, подпер щеку рукой и опять замер.

– Извините, можно уточнить, – начал я, – что у вас есть из пива?

– Все, – отрезал лениво бармен.

– А вот…

– Я сказал – все.

– «Будвайзер» свежее?

– Да.

– А вот тут написано «Эхмынокуда». Не. Не так. Лады. Не могу правильно прочитать, – я попробовал воспроизвести длинное название какого-то, видимо, редкого сорта по сумасшедшей для рядового обывателя цене.

Бармен наконец впервые за все время нашей немногословной беседы с любопытством посмотрел на меня.

– Ну есть.

– Отлично, – сказал я. – Вы с какого часа работаете? Завтра это не закончится?

– С двенадцати. Можете не переживать. Не закончится, – криво усмехнувшись, ответил он.

С легким сердцем исполненного поручения я вышел на морозный воздух, запахнул дубленку и поехал в офис с докладом.

На следующий день погода выдалась морозной, прогнозы обещали антициклон и минус двадцать пять градусов к вечеру. Я решил одеться попроще и потеплее: ватник, ватные штаны, валенки, овчинная шапка треухом. Посмотрел на себя в зеркало: не хватало только бензопилы на плече – вальщик леса из тайги. В руках пакет с полотенцем и две пустые пластиковые пятилитровые канистры из-под питьевой воды. Трехдневная щетина. Такой вот портрет в полный рост.

От офиса выехали всем отделом на вишневой «Шкоде» шефа. Набиваемся в салон под завязку. На переднем пассажирском сиденье долговязый тесть начальника. Сзади мы, менеджеры, вчетвером. Пакеты и сумки в багажнике. Стекла машины сразу покрываются изнутри инеем. Шеф включает печку на всю катушку, но это почти не помогает. По пути заезжаем, как планировали, в памятный бар «Мемфис». Беру я две канистры. Смотрю – охранника нет. Думаю, хорошо, что отлучился, а то если бы он меня увидел в моем «прикиде» – не пустил точно. Бесшумной войлочной поступью спускаюсь по широким ступеням в бар. У входа натыкаюсь на бармена, который поднимается мне навстречу. Он строго спрашивает:

– Вы куда?

Я простодушно:

– Пиво есть разливное?

Его насмешливый взгляд прошелся по моей вытертой шапке времен Великой Отечественной войны, старой зэковской телогрейке и ватным штанам из того же набора, задержался почему-то на валенках.

– Есть. Оно слишком дорогое для вас. Слишком. Идите, за углом в киоске дешевое, в баклажках.

– Очень хорошо. Значит, качественное, – не унимаюсь я.

– Не-е-ет. Вы не поняли. Это о-очень дорогое, – бросил он, протяжно пропев уже как-то мимо меня, поверх моей головы, в его голосе явно чувствовался сарказм.

– А можно меню посмотреть хотя бы?

Бармен не смотрит на меня, снисходительно разворачивается с видом человека, делающего одолжение, нет, невероятное снисхождение к бестолковому нищему посетителю, и возвращается к барной стойке. При этом он старательно делает вид, словно что-то там забыл и вернулся только по этой самой причине.

– Смотри, – он звонким шлепком бросает на стойку меню в синем дерматине, на его лице написано раздражение.

Я медленно раскрываю тощий фолиант и, найдя нужную строчку, медленно, почти по слогам читаю сорт пива и цену.

– Девятьсот шестьдесят три рубля? – переспрашиваю я.

– Там все написано. – Бармен делает вид, что наконец нашел искомый документ и ждет, пока настойчивый клиент поймет очевидное – заведение не по карману простому человеку. Я киваю, ищу другое наименование и медленно читаю вслух, заканчивая свою фразу еще одним трехзначным числом.