Бармен в нетерпении встает и собирается уходить. Мне становится интересно. Я ставлю на барную полку с пустым звуком две пятилитровые канистры с синими крышечками из-под бутилированной воды, достаю из кармана пухлую пачку денег, перевязанную резинкой. Мой шеф любил дешевые трюки с наличкой.

– Очень хорошо. Налей мне того и другого по полной, – сказал я с усмешкой.

Сказать, что на лице бармена появилось удивление, было бы неправдой. Пауза. Сомнение. Потом удивление, сменившееся испугом. Он вскочил со стула. Что-то со стуком упало на пол. Не знаю, о чем он подумал в тот момент, но мне показалось, о чем-то плохом. Ситуация не укладывалась в штатные формы.

– Сколько?

– Да вот тут, браток. Две полные канистры набери.

Бармен забегал у стойки бара. Схватился за краны, отпустил, взял одну из канистр, начал извиняться:

– Вы знаете, буду стараться быстро, но уж очень оно пенится.

Он подставил прозрачную емкость под кран, рванул на себя блестящую латунную ручку.

– Блин. Как я и предупреждал…

– Ну ты это, не волнуйся, но времени нет, – хотя попытка поторопить была не нужна.

– Ага. Сейчас. Блин. Сейчас разолью по бокалам, потом пена сойдет, и в канистру.

Неловким движением он сбил вторую канистру с полки бара, начал ловить одной рукой. Короткая схватка в воздухе закончилась победой пластиковой емкости – она звонко приложилась к бритой голове бармена.

– Минут десять? – спросил я и, сбросив телогрейку, сел на синий кожаный диван.

– Минут десять. Может, быстрее. Попробую быстрее. Пенится. Блин. Как бы быстрее, не знаю, – ответил он, усиленно моргая на бутылку.

Бармен тихо откашливался, вздыхал, наклонял голову, чтобы посмотреть, как пышная пена постепенно укладывается и как плавно растет темный уровень.

В баре появился тесть начальника, проверил ход налива и строго спросил:

– Долго еще? Баня заказана. Время цигель-цигель, ай лю-лю. Михаил Светлов ту-ту.

Бармен тревожно посмотрел на меня, потом на огромного посетителя в белой овчиной дубленке:

– Секундочку. Еще секундочку, господа.

Он торопливо переливал осевшее пиво из высоких бокалов в узкое горлышко канистры. Его руки слегка дрожали, губы сжимались, выражая крайнюю степень ответственности при подходе к процессу. Через несколько минут пытка была закончена. Бармен заботливыми движениями обтер белым полотенцем обе бутыли и, бережно поддерживая каждую под дно, поставил их на прилавок.

– Пожалуйста, господа. Тут вот, правда, наверху чуток пены. Но сами понимаете, свежее, играет, – он сделал быстрое движение, ногтем мизинца ткнул в горлышко канистры и подобострастно посмотрел мне в глаза.

Я накинул свою фуфайку, щелчком снял резинку, аккуратно отсчитал необходимую сумму, не взял сдачу и, небрежно подхватив канистры, пошел на выход.

– Всего хорошего вам, господа. Хорошо отдохнуть. Заходите еще, – бармен улыбался и кланялся нам вслед.

В памяти его, вероятно, теперь к коллекции образов платежеспособных клиентов, новым русским в черном, чиновникам в костюмах и блатным в наколках добавился еще один вариант – человек в телогрейке.

«Я не мизантроп, но… Впрочем, скорее всего, и нет этой коллекции, потому что нет у таких людей в голове жесткого диска для хранения информации, нет постоянной памяти, а только оперативная, объемом минут десять», – подумал я цинично уже на морозном воздухе, подходя к машине.

На Волгоградском нефтеперерабатывающем заводе в начале девяностых годов я наблюдал такую картину. Эстакада налива дизельного топлива: железнодорожные пути идут стальными стрелами к огромной ржавой конструкции из хитросплетений труб, узлов металла, лестничных маршей. Лето. Солнце в зените. Стоит обычная для этих мест жара, просто шкварчит кругом, кузнечики в высохшей до саксаульного, почти сакрального состояния траве бодро стрекочут. Густо пахнет разогретым гудроном, машинным маслом – чем-то в этом роде. Я исполняю обязанности менеджера по экспорту и должен забрать в здании операторной документы на вагоны у работников эстакады налива. Заводчане называют их обычно кратко, сочно и ласково – «наливщицы». Подъезжаю по разбитой временем и колесами бетонной полосе на вишневой «Ниве». Уже издалека присматриваясь к эстакаде, начинаю понимать, что там происходит нечто интересное, необычное. По крайней мере, таких технологий я до сих пор не видел нигде и никогда. На погрузке стоят парами шестнадцать бочек, шестнадцать покрытых разномастными грязными потеками вагон-цистерн. В горловины опущены наливные трубы (диаметром, вероятно, в локоть), и из каждой с напором пожарного брандспойта хлещет дизтопливо. Летнее дизельное топливо цвета топаза. Все цистерны переполнены, дизель голубоватыми волнами стекает по лоснящимся бокам вагонов. Вокруг эстакады набралось ароматное озеро. Мне с трудом удается найти проход к домику операторной, пока он еще не стал островом. Поднимаюсь по металлической ржавой лестнице с оторванными перилами и распахиваю дверь. Около замызганного хромого стола сидят три «икряные» (как любил говорить мой водитель Коробкин) «наливщицы» в косынках и дуют чай. Как водится, бутерброды с колбасой, яйца, помидоры, огурцы – в общем, хлебосол на газетках.