Полет прошел гладко, и я была этому рада. Я ненавидела летать. Я ненавидела турбулентность, маленькие тележки на колесиках, зловеще мигающий знак «пристегните ремни». Я была вымотана донельзя, и мысль о том, что я снова увижу Ноа спустя еще один год… ну нервам моим от нее легче не становилось.

– Как думаешь, папа будет сильно сердиться? – спросил меня Сэм, пока мы зигзагом лавировали в толпе куда-то спешащих путешественников.

Я легонько сжала его руку, и мы спустились вниз на эскалаторе.

– Я думаю, что твой папа будет очень рад тебя видеть.

Сэм как следует вздремнул в самолете, и у меня на плече все еще оставалось небольшое пятнышко слюны там, где на него упала голова спящего Сэма. Нам удалось обстоятельно побеседовать, пока мы жевали бесплатные имбирные вафли и попивали содовую из пластиковых стаканчиков. Сэм посвятил меня во все неприглядные детали того, что происходило в доме Хейзов в течение прошедшего года.

У них сменилось шесть нянь. Все они либо ушли сами, либо были уволены, кроме Эсмеральды, их нынешней няни. Но Сэм был уверен, что и она долго не проработает, особенно после его исчезновения.

Стабильности не было. На Джереми вроде бы трагедия никак не сказалась в силу его малого возраста, но Кейден начинал замыкаться в себе, а Сэм почти каждую ночь плакал, пока не засыпал.

Ноа был отстраненным, занятым. Часто пьяным.

– Он нанял частного детектива, – сказал мне Сэм во время перелета. – Он сказал, что полицейские не делают свою работу, так что он просто сделает ее за них.

Я задалась вопросом, какими такими опасными делами занимался Ноа. Сэму мало что было известно о том, кто, по мнению Ноа, убил Бет, он знал только то, что отец считал себя в ответе за это.

– А папа ничего не говорил о твоем дяде Девоне? – осторожно поинтересовалась я.

Сэм покачал головой.

– Нет. Он уже давно о нем не говорил.

– Сэм… почему ты приехал ко мне? Почему ты считаешь, что я смогу помочь твоему отцу?

Сэм не колебался ни секунды.

– Тебе было настолько небезразлично, что ты аж в Нью-Йорк прилетела, когда Бет умерла. Моему папе нужен кто-то, кому он небезразличен. А я знаю, что и ты ему небезразлична.

Я опустила взгляд на комок жвачки, приставший к полу самолета.

– Я в этом не так уж уверена. Я, эм… Я очень сильно обидела твоего отца.

– Я знаю. Я помню, как ты ушла. Папа грустил и написал о тебе кучу песен.

Жуя щеку изнутри, я покраснела.

– Но он все равно еще иногда читает твое письмо.

Я вскинула голову, мои глаза округлились от изумления. От шока.

– Что?

Ноа сохранил мое письмо.

Ноа все еще читает мое письмо.

Я была не в состоянии это переварить.

– Он держит его в тумбочке возле кровати, – пожал плечами Сэм. – А еще я вижу, каким он становится, когда я заговариваю о тебе.

– В-в каком смысле… каким он становится?

– Ну у него просто в глазах появляется странное выражение, а губы вроде как вздрагивают. А потом он становится хмурым и меняет тему. Но взгляд у него всегда становится такой, как будто бы он куда-то ушел. Куда-то далеко… понимаешь?

Я положила руку на грудь, напряженными пальцами стискивая ткань своей нежно-голубой блузки, вверх по шее на щеки поднимался румянец.

– Вот у тебя сейчас точно такой же взгляд, – подметил Сэм невинным тоном.

Я решила перестать говорить о Ноа.

А еще задумалась, как это Сэм стал таким зрелым и прозорливым за прошедшие несколько лет. Любознательный пятиклассник с растрепанными каштановыми волосами и глазами Ноа был мудр не по годам.

Реальность начала обрушиваться на меня, когда мы приблизились к стойкам прибытия. Барабанная дробь моего сердца заглушала гул неумолчных звуков аэропорта. Когда мы обогнули угол, я увидела, как он стоит, прислонившись к дальней стене, и пытается скрыть свою личность бейсбольной кепкой и темными солнечными очками. Большие пальцы он продел в петли для ремня, а поверх обтягивающей черной футболки надел потертую кожаную куртку. Обычная легкая щетина вдоль его челюсти превратилась в нечесаную бороду.