– Пошли к тебе в комнату. Ему, – она кивает на тело на своей кровати, которое всего минуту назад тянулось к ней, а теперь не подаёт признаков жизни. – Нужно прийти в себя. Скажи, чтобы присмотрели за ним и увели.

– Ты…

– Он жив, но я слегка перестаралась. – Сказав это, она пожала плечами и потёрла шею, на которых тёмными пятнами виднелась засохшая кровь. – Жажда замучала.

Он лишь тяжело вздыхает и кивает ей, направляясь в свою комнату. Когда он распахивает дверь, её окутывает знакомый аромат. Он всегда так пахнет. Лавандой и мятой. От его кожи всегда исходит едва ощутимый запах, который она не могла описать, но отлично знала. И сейчас этот запах крапинками оставался на огромном полотне иных запахов. Она прикрывает глаза, наслаждаясь этими ароматами и теплом, которым всегда наполнена его комната. Он проходит в центр просторной комнаты и ставит поднос с чаем и бинтами на столик у дивана.

– Что всё-таки вчера произошло после встречи с тем парнем?

С этими словами он оборачивается к ней и мгновенно теряет дар речи. Она стояла перед ним совершенно обнажённая и издевательски ухмылялась.

– Так тебе будет удобнее осмотреть все мои раны.

Он думал, что привык к её выходкам. Но уже не первое десятилетие она продолжает удивлять его, а её шуткам нет конца. Она не сдаётся до сих пор.

– Что ты творишь? – вздыхает он

– Что? Просто пытаюсь облегчить тебе работу. А ты смутился. Так мило.

– Ты специально это делаешь.

– Ага. Потому что ты слишком милый, – смеётся она, садясь на диван.

 Джун знает, что ей нравится смущать и вызывать его на эмоции. Но всегда хотел стать для неё тем, на кого она сможет опереться, поэтому старался скрывать свои чувства. Но каждый раз она жёстко возвращала его в реальность, где для неё он милый ребёнок, над которым она любит подшучивать. Он снова возвращает свою невозмутимость и, обхватив ей плечи, склоняется над ней и осматривает старые шрамы на её теле. Этим шрамам уже десятки, сотни лет, но при приближении этого дня они начинают кровоточить. Дня, когда она потеряла всё. Но Джун застывает в ступоре: шрамы остались шрамами. Не кровоточили, не гноились. Не осталось и следа от её боли на теле, но он видел, что теперь в ей глазах немерено этой боли.

– Странно. – В его голосе удивление и обеспокоенность. – Ничего нет.

– Как нет? – Она оглядывает себя и не находит ничего. Растерянно смотрит на него. – И на спине? Но сегодня боль куда сильнее обычного.

– Нет, ничего. Но у меня всё нутро горит.

Она говорит еле слышно, как будто правда сгорает изнутри и пытается заглушить эту боль.

– Это моё наказание, чтобы я не забывала о содеянном. Не забывала, что я была соучастницей.

– Сана. – Он хватает её за плечи, заставляя взглянуть на себя. – Это не твоя вина. Я не считаю это наказанием. Это проклятье. Несправедливо, что тебе регулярно напоминают о твоей самой большой боли. Эти идиоты, зовущие себя…

– Ты зол?

Нет необходимости спрашивать. Каждый раз, когда она плачет от боли в своей комнате, он погружается в мысли, теряя всю свою приветливость и ядовитую харизму. Он единственный, кто знает каждую деталь её истории. Единственный, кто готов столкнуться в бое против Небес, если это сможет помочь ей избавиться от оков давно забытого прошлого.

– Естественно, я зол. – Но его голос спокоен, как всегда. Нет места ни одной лишней эмоции. Он знает, что может позволить себе быть эмоциональным с ней. Но какой в этом смысле, если она и так видит его насквозь. Поэтому он пытается заставить её улыбнуться. – Вместо меня ты думаешь о чём-то таком далёком, что порой зависаешь где-то в огромной Вселенной, а я не могу достучаться до тебя, пока тебя пожирает эта боль. Я хочу, чтобы ты думала лишь о хорошем. То есть обо мне.