14. Дальше он (Поэт) определяет направление развития поэмы и её духовную составляющую, всю земную эволюцию вокруг моря совершающуюся ─ как некое торжественное шествие вокруг жертвенника. Далее, говоря о своей собственной роли в данном начинании, […] он приветствует деятельное участие Моря в этом сотворении мира.
Вторая часть, Строфа15 […] вводит поочередно ─ на вызванной к жизни воображаемой сцене, составленной, в виде полукружья, из приморских городов, портовых строений и выходящих к морю рыбацких предместий, ─ восемь фигуративных представлений человечества […]
Третья часть, Хор, объединяет в едином порыве и в нераздельном голосоведении всё это ликование рода человеческого в честь Моря. В конце концов, это ликование сочетается с Морем, понимаемым как могучая деятельная стихия и как источник всякого познания […] Наконец, коллективную рецитацию во славу Моря сменяет широкогласное вступление толпы, дирижируемой Поэтом, вновь занявшим место Хормейстера […] Образ человечества, шествующего в направлении наивысшей участи своей.
Последняя часть, Посвящение, освобождает Поэта и возвращает его к самому себе, дабы он довел дело своё и весь народ свой к их наивысшему достижению16
Таким образом, я хотел довести до предела, за которым нет человеческих слов, это тайное предназначение человека […], чтобы шагнул он за границы преходящего мироустройства. Репризой высоким смыслом исполненного речения, высочайшей волной уносимого по бескрайним просторам моря […] таковым для меня был бы ответ этому измельчанию человеческому, этому весьма пассивному нигилизму и этому действительному отречению человека от своего земного предназначения, которыми стараются вымостить путь для нашей материалистической эпохи. Будь я физиком, я примкнул бы к Эйнштейну и к Единству и Континууму против «квантовой» философии случайности и дискретности. Будь я метафизиком, я бы с радостью принял иллюстрированное пояснение мифа Шивы17.
Поражает масштаб видения автора этой поэмы о Море: перед нами, в зыбкой дымке над бескрайней водной пустыней, встают и сменяют друг друга дивные миражи ─ смутные контуры навсегда ушедших цивилизаций ─ Эриду и Ур халдеев, Вавилон, и далее ─ Финикия, Эллада, Рим! Их руины и священные обломки, словно по-волшебству, оживают и вновь обретают прежние величие и блеск, соединяясь в улицы великих городов, по которым движется к Морю нет, не «толпа» (foule у Сен-Жон Перса), а само Человечество, обретшее, наконец, свою внеисторическую завершенность и надвременность мифа. Но здесь нет ничего общего с трагизмом «распятых вечеров» Верхарна, который на рубеже веков создавал свои величественные картины конца мира и обреченного на смерть Человечества18─ напротив, перед нашим умственным взором предстает счастливый Альянс живущих морем народов ─ общность Дружников и рожденных морем героев. Море у Сен-Жон Перса не только объединяет народы ─ от Америки до Китая, через Средиземноморье, Малую Азию, Ассирию, Халдею и полуостров Индостан ─ но и является источником Знания. Это «темное» (тайное) знание древних народов и есть тот камень порога (la pierre du seuil у Сен-Жон Перса), занесенный песками времени, отринутый современной материалистической цивилизацией,─ извращающей и убивающей в человеке его природность, рвущей его первобытные связи с космосом,─ возвращение к которому, sit venia verbo, звучит как лейтмотив поэмы. Непрерывность текста,─ которую Сен-Жон Перс создает, используя весь свой богатейший арсенал поэтических и лингвистических приемов и средств,─ не предлагает читателю хоть сколь-нибудь различимый выход. Можно сказать, что все творения (от Антильского цикла и до последних Песни равноденствия и поэмы Сушь) есть одно произведение, континуум, характеризуемый замкнутостью и текучестью (пески Анабазиса текучи и амбивалентны как море в Ориентирах/ Amers). Сен-Жон Перс неутомимо ищет. Цель его поиска ─ реституция, возвращение словам их исконных (примордиальных) смыслов и значений. В этом отношении он, конечно, «против» современных ему экзистенциалистов, для которых всё в этом мире, и даже такие понятия как смерть, было лишено всякого значения (ср.: смерть матери и отношение к этому событию героя в Постороннем Альбера Камю). Таким образом, поэзия для Сен-Жон Перса ─ это и достовернейший способ познания мира и modus vivendi человека, открытого Космосу и наиболее полно (героически) проживающего свою земную жизнь. К тому же, он постоянно соединяет, словно в магической плавильне, Красоту и Удовольствие, как бы невзначай, по воле случая, создавая пленяющие воображение образы. Читая Сен-Жон Перса, кажется, что не существует в его творении ни одной само-малейшей вещи или явления, которые нельзя было бы проверить любому заинтересованному путешественнику, ботанику, геологу или лоцману. Он не любит, подобно всякому суровому и непреклонному исследователю, когда что-то остается вне его поля зрения, когда он не может (или ему не доступно) рассмотреть это что-то и изучить его внимательно и всесторонне.