У мужчины грустили глаза.
А её излучали веселие,
И была её поступь легка.
Шли навстречу улыбка весенняя
И метельная скорбь старика.
Обратившись без имени-отчества,
Он возник у неё на пути:
«Я хочу от тоски одиночества
Своё бедное сердце спасти!
Помоги! Но не ласками нежными.
Потревожь мою жизнь, как гроза…»
Но, увы! Не лучистыми – снежными
Были женщины встречной глаза.
«Снег почернел и осел…»
Снег почернел и осел.
Зимняя слякоть…
Если нахмурились все —
Стоит ли плакать?
Перед приходом весны —
Вы замечали? —
Радость кладут на весы,
А не печали.
Стоит ли плакать? Очнись!
Что ты капризна?
Вновь говорливы ручьи,
Радость так близко.
Ни тишины, ни оков
Я не желаю.
Длись до скончанья веков,
Песня живая!
««Люблю тебя!..» Но говорили то же…»
«Люблю тебя!..» Но говорили то же
И те ж слова, которых нет моложе
И нет дороже, в прошлые века
Произносили… Как порой несмело,
Но лишь однажды, как душа из тела,
Признание слетало с языка!
И совесть века прошлого – пииты,
Те, что народом русским не забыты,
Хотя их жизни короток был срок,
Не смели о России пустозвонить,
И ни один не мог себе позволить
О ней пустых, высокопарных строк.
Был нрав их и угрюмый, и весёлый…
Но лучше нет признаний, нет весомей!
Там все слова о родине просты…
«Её аршином общим не измерить», —
Сказал поэт. И этому не верить
Не волен я. Не волен, друг, и ты.
«Подошёл бульдозер после смены…»
Подошёл бульдозер после смены,
И в округе смолкли петухи.
Рухнули бревенчатые стены,
Золотые брёвна без трухи.
Топором обтёсанные грубо,
Но затёсы все наверняка,
Лежни стоеросового дуба
Ставились на долгие века.
Нету червоточины в помине.
Возле дома вишня зелена.
Покрушили всё и подавили
И не стало дома дотемна.
Хмур хозяин, сухощав и жилист.
В стороне помалкивает мать.
Не перенесли, не отложили.
Ровно в шесть приехали ломать.
Уходи, хозяин, не тревожься!
Вспять не ходит времени река.
Скоро ты на лифте вознесёшься
И на землю глянешь свысока.
«Скоро соберусь я и последую…»
Скоро соберусь я и последую,
И поеду – даже плохо верится! —
Вновь туда, где матушка последыша
Ласково баюкала, как первенца.
Как она меня любила, холила!
Сказки мне рассказывала вечером…
Так любила, что уже до школы я
Помогал семье, а не бездельничал.
Своего последыша из города
Скоро встретит мама, выйдя из дому.
Скоро, скоро задышу я молодо,
Заготовлю дров, поправлю изгородь.
Даже и не верится, что встречусь я
С красотой мещерскою, неброскою,
Где так лунно, где так звёздно вечером
Над рекой и рощею берёзовой.
«Приветь меня, мой Городец Мещерский…»
Приветь меня, мой Городец Мещерский!
Храни мой сон до утренней зари!
Ты не скупись – и, словно в детстве, щедрой,
Удачливой рыбалкой одари.
Стели, как прежде, травные дороги,
Пои водой студёной из ковша,
Лечи мои сомненья и тревоги,
Как лечит мать больного малыша.
В часы разлуки ты всегда на ухо
Одно шептал мне: «Помни! Береги!..»
Я всё сберег для памяти и слуха:
Мерцанье звёзд и крики пустельги…
Всё, что любил, ещё годами молод,
Не сосчитать, не выразить уму.
Ты не скупись – приветь меня, мой город,
Храни мой сон в родительском дому!
«Засветло, выйдя из дому…»
Засветло, выйдя из дому,
Юный подпасок коров,
С дерева в озера омут
Прыгаю, светлоголов.
Пулею в воду влетаю.
Тело моё, как струна.
Вынырнув, воздух хватаю.
Плещется в берег волна.
Заново лезу, как в цирке.
Манит озерная гладь.
А на ушибы и цыпки
Мне глубоко наплевать.
Впрочем, уже послезавтра
В блеске июльского дня
Первая рифма внезапно
Больно ужалит меня…
«Город припомнился наш волостной…»
Город припомнился наш волостной,
Дом, где мы жили когда-то.
Вспомнилось, как провожали весной
В армию среднего брата.
Там, на печной, на кирпичной спине
Ночь накануне не спал я.