Когда Эмилия встала из-за туалетного столика и подошла к окну, походка у неё была ещё медленная и будто слегка неуверенная, но на лице уже не было следов усталости. Разве только тени под глазами, которые она старалась скрыть под лёгким слоем рисовой пудры.

Глядя в окно на лавандовое поле, по которому время от времени пробегали волны долетавшего с побережья ветерка, Эмилия почувствовала наконец желанное умиротворение. Как всегда, созерцание природы успокаивало все её тревоги, все смятения – и уже не хотелось думать ни о чём-то необъяснимо грустном, ни о горьком... Оставалось лишь одно желание: благодарить Создателя за новый день, за вечную красоту окружающего мира, за бесценный дар жизни...

Улыбнувшись юному дню, который разливался за окном розовой зарёй, Эмилия вышла из своей комнаты.

По бокам узкого коридора – дверь против двери – находились две комнаты: одна из них была отведена Эмилии, хозяйкой другой была мадам Николь. Тихонько приоткрыв дверь в комнату тёти, Эмилия увидела, что больная всё ещё спит, и, успокоенная, спустилась по лестнице на нижний этаж. Девушка собиралась пройти на кухню и распорядиться насчёт завтрака, но, проходя мимо гостиной, задержалась.

В глубоком кресле, обитом пунцовым, в мелких розочках, гобеленом, сидел незнакомый мужчина. Хотя на первый взгляд ему можно было дать лет сорок, у него не было ни одного седого волоска. Первые лучи солнца, проникая сквозь щель между портьерами, падали на его загорелое лицо. Эмилии подумалось, что прежде она никогда не видела такого лица: оно выражало одновременно суровость и одухотворённость, а каждая чёрточка в нём говорила о благородстве и страстности натуры. Глядя на это лицо, Эмилия подумала, что оно может принадлежать лишь человеку необыкновенному, совершенно особенному.

Мужчина спал, и Эмилия могла любоваться им, не смущаясь. И чем дольше, чем пристальнее она вглядывалась в его лицо, тем сильнее становилось её волнение. Внезапно она поняла, что уже знакома с этим человеком, только не сразу узнала его. За пять лет своего отсутствия на Ратисе граф Филипп де Монфор заметно изменился. Мускулы его сильного тела раздались, вероятно, от частой верховой езды или постоянных физических нагрузок; он стал широкоплечим; кожа обветрилась и огрубела как у человека, который большую часть жизни проводит под палящим солнцем и проливным дождём. На лбу, когда-то белом и гладком, как у истинного аристократа, появились морщины, и теперь он был почти бронзовым от загара.

Неожиданно, словно ощутив на своём лице долгий изучающий взгляд девушки, мужчина открыл глаза. И когда взгляд этих тёмно-серых, подёрнутых дымкой, глаз встретился с взглядом Эмилии, девушка вдруг почувствовала сильный толчок в груди, после чего её дыхание стало прерывистым.

- Если бы я не знал, что в этом доме живёт шалунья, которая когда-то доставляла мне столько хлопот, ни за что не узнал бы её в вас, мадемуазель, - с улыбкой произнёс Филипп вместо традиционнного приветствия. У него был мягкий, будто ласкающий голос, какой неизменно располагает случайного собеседника к задушевной беседе.

Залившись краской смущения, застигнутая врасплох (как если бы она разглядывала нечто запретное), Эмилия быстро повернулась и, не произнеся ни слова в ответ, выскочила обратно в коридор.

Девушка выбежала из дому через боковую дверь и помчалась по дорожке, которая вела к морю. Вскоре она очутилась на берегу, в той его части, где море, заключённое в объятия скал, образовало тихую лагуну. Здесь всегда было безветрено, изредка тишину нарушали лишь чайки, прилетавшие отдохнуть на утёсах. Это было любимое место Эмилии; здесь она чувствовала себя в полном уединении, здесь она предавалась мечтам. За мысом находился прекрасный песчаный пляж, но девушка предпочитала ему свой безлюдный и немного дикий уголок.