Скоро о моем подвиге стало известно уже всей школе, и в столовой на глазах у всех мне купил булочку с сыром панк Коля, старшеклассник, сказав, мол, наверное, тяжело с похмелья в очереди стоять. Он жил в соседнем доме, и я его знала в лицо, как и всех остальных обитателей двора, но со мной он заговорил впервые: пригласил даже к ним на репетицию как-нибудь. Так позже началось мое бесконечное околачивание в компании людей со странными кличками: например, Мороз и, без шуток, Конь. Не хватало только Солнца и Дня чудесного. Они мне и привили любовь к песням типа «Среди ублюдков шел артист, в кожаном плаще мертвый анархист», сигаретам «Петр Первый» и сидению на лестничных площадках за разговорами о музыке. Точнее, о том, что мы называли музыкой.

Сейчас я пишу эти строки, а фоном играет сальса. Знал бы ты, Колян, что вместо драных штанов я ношу теперь изящные платья, которые стоят столько, сколько пара десятков ящиков твоего любимого пиваса, а вместо рок-распальцовки применяю стайлинг в парных танцах.

Помнишь, как мы с тобой, Колян, у меня дома в кладовке наливали в одну тару понемногу из всех бутылок домашнего вина, которое заготовил мой отец? Черничное, малиновое и клубничное – все лили в одну бутылку! А помнишь, когда мы встречали у меня последний мой в России Новый год и сильно засорился туалет, мы сначала черпали выходившее говно кастрюлей и носили его в ванну, а потом ты, задолбавшись, стал бить в унитаз рукояткой лопаты?

Пусть земля тебе будет пухом.

Коля умер от туберкулеза через несколько лет после того, как я уехала навсегда. Я ему так и не успела сказать, что в той кастрюле сестра потом сварила борщ.

Тем временем из задрота я превратилась в школьную звезду. Поспособствовал этому мой переход, как говорит мама, из класса умных (физико-математического) в класс дебилов (обычный), чему я была несказанно рада: надо мной больше никто не издевался, более того, меня уважали.

Прыщи, кстати, я все же замазывать начала, и когда родители стали снова получать зарплату, выпросила у них новую кофту: черную футболку с физиономией Горшка, алкашного лидера группы «Король и Шут». Новые джинсы я сразу изгадила, проделав в них дырки и нарисовав отбеливателем знаки анархистов. В общем, старалась как могла, но все же следовала не всем заветам панков: они призывали, помимо прочего, не пользоваться туалетной бумагой (да, попросту не вытирать жопу) и не ходить в Макдак. Первое мне не подходило по объективным причинам, второе было неотъемлемой частью пребывания на прибалтийской Родине.

В какой-то момент я начала и краситься, особенно в ходу в ту пору была белая помада. Она мне вообще-то особенно не нравилась, но хотелось быть модной. Родители такой боевой раскрас не одобряли, приходилось прятать помаду и серебряный карандаш для век в тайнике в подъезде. Нетрудно догадаться, зачем такие жертвы: я влюбилась в одного из панков – Сергея Дернового, который, в свою очередь, был влюблен в мою лучшую подругу Лену и на мои томные взгляды под песни группы «Краски» на школьной дискотеке внимания не обращал.

Лена была миниатюрная, но с большими глазами и с сиськами еще больше. Ходила все время на каблуках (как это любят в Раше, миксовала их даже со спортивными штанами: теми самыми, с белыми полосками по бокам) и умела флиртовать. Я ей жутко завидовала. Знала бы я тогда, что через десять лет буду флиртовать на Лазурном берегу, а она – сидеть в той же деревне, только с двумя детьми и мужем-алконавтом, то была бы терпимее к ее бл*****м наклонностям.

Она морочила Сереже голову, и мне было искренне непонятно, почему он не переключит свое внимание на меня: я ведь была в драных штанах, с белыми губами, посеребренными веками и такими же, как у него, музыкальными пристрастиями. Я даже челку «ставить» научилась: Нина помогла.