«Анна, Анечка, сестричка». – так звали ее командиры и товарищи, потому что на войну Анна Ивановна Ермоленко сумела попасть 16-летней девчонкой. Сейчас ей и самой трудно представить, как она вынесла это на девичьих плечах – августовские 1941-го бои под Киевом, трагическое сентябрьское окружение, когда погибли войска четырех армий, а ей удалось вырваться из него чудом с небольшой группой бойцов. Она в числе последних видела погибшего в окружении под Киевом командующего Юго-Западным фронтом генерала П. Я. Кирпоноса – перевязывала его в роще Шумейково в ночь перед прорывом.

Тогда ей выпало жить, но впереди была еще целая война – километры бинтов на раны, кровь, стоны, смерть и длинный путь от Подмосковья до Кенигсберга.

– Когда наша дивизия наступала, – рассказывает Анна Ивановна, – за сутки в медсанбат поступало обычно по 600—700 человек раненых. Смены медперсоналу не было никакой, работали до тех пор, пока не сваливались от усталости. Потом по очереди уходили на два-три часа отдохнуть и снова за работу. Казалось, только положила голову, а уже будят, надо дать отдохнуть другому. Наш хирург, доктор Комоцкий, очень высокого роста, физически крепкий человек, над операционным столом стоял по двадцать часов, не разгибаясь. Делал самые сложные операции. Врачей не хватало, поэтому часто ему приходилось оперировать одному и без передышки, а мы, медсестры, помогали ему, сколько могли.

В большой перевязочной стояли три стола, в операционной – два, и на каждый стол клали раненых для обработки и операции. В операционной медсестре приходилось подавать инструмент и материал часто сразу двум или трем врачам. Тут нужна была внимательность, подвижность, наблюдательность. А какой ловкостью Должна была обладать каждая медсестра, чтобы на коленях, на общих нарах, в землянке или в палатке, при свете коптилки попасть в вену, перелить кровь самым тяжелым раненым, которые находились в шоковом состоянии, обескровленные, с оторванными руками, ногами…

Стояли мы в каком-то совхозе. Эвакуация раненых шла с трудом – машины буксовали, лошадей не хватало, а раненых было очень много. Мы еле успевали обрабатывать первичных, а уже надо было вторичные обработки производить, так как развивались гангрены. На еду у нас времени вообще не оставалось – повар по два-три раза разогревал и звал поесть, пока уж не вмешивался командир медсанбата.

Меня в медсанбате все звали дочкой, потому что была моложе всех, в 42-м году шел только семнадцатый год. И вот однажды работала я без смены и отдыха третьи сутки. Вечером комиссар и командир медсанбата зашли в перевязочную, подозвали и спросили: «Дочка, вытянешь еще ночь или нужна замена?». Я, конечно, отрапортовала, что вытяну. Но, в общем, я всех тогда подвела. Где-то на рассвете, когда сон сваливает каждого, свалил он и меня. Как сейчас, помню, что санитары клали на стол раненого и сказали: «Доктор, это последний, но с красной полосой», – то есть срочный. И мне показалось, что этот раненый падает со стола, я протянула руки его поддержать и сама упала, уже уснувшая.

Меня не разбудили даже нашатырным спиртом. Санитары отнесли в послеоперационную палату, и там проспала я восемнадцать часов.

– Анна Ивановна, война войной, но вы ведь были молодые. Была, наверное, и любовь. Какая она на войне?

– Когда я попала на фронт, о любви у меня не могло быть и речи, в медсанбате я была младше всех. Но летом 42-го и мое сердце было тронуто искоркой, которая разжигалась все больше и больше. У всех наших девушек были знакомые ребята, иногда даже и встречались, когда выпадала возможность, писали письма. Как-то подруги мне говорят: «Аннушка, надо познакомить тебя с каким-нибудь мальчиком, будет письма слать, и тебе будет веселее». И вот знакомство состоялось. Само собой. Было это в лесу на Орловщине, раненые поступали, но реже, так как стояли в обороне. Однажды в числе раненых оказался капитан Павел Гриднев. Он был ранен, когда его химрота прикрывала дымом дивизионных разведчиков. Красивый, высокий, стройный боевой командир. Тогда ему шел только двадцать первый год. Ёкнуло мое сердечко, тогда совсем юное и никем не искушенное.