– Звучит как тост. За самую умную девочку на нашем Селе, – Папа выпил снова и закусил ложкой салата, – на Самую Сложную выходить собираешься? В Центр поедешь?
– Вообще, я…
– Конечно, собирается. Она же у нас самая лучшая девочка. Отличница. Умница.
– Это правда, – подтвердил Папа, – я уже всем на работе рассказал, какая у меня дочь. Говорю, в Самый Лучший Университет поступит.
Мышь промолчала, наблюдая за тем, как хвост обводит отцовскую ладонь. Она любила, когда ее хвалят, конечно. Еще бы было, за что.
– Всем говорю, – Папа притянул ее к себе и влажно чмокнул в щеку, оцарапав ее щетиной. С каждой пропущенной стопкой он становился все разговорчивее, и Мамочка, как любящая жена, хорошо это знала, – мужики! Моя девочка всем покажет! Это что у тебя?
– Где?
– На лбу. Грязь, что ли?
– Это прыщик, папуль.
– Ты это… убери его. А то в Центре мужики посмотрят и не захотят. А нам такого не надо.
– Давайте не про это, – мягко влезла Мамочка, – рано ей еще…
– Не рано! Я свою девочку за урода не отдам. Здесь все мужики мудаки, а она умница у нас, лучшего заслуживает.
– Как ты правильно говоришь, милый.
Мышь видела, как кончик хвоста скользит между морщинистых пальцев. От любителей пошалить за гаражами она слышала про такую игру: нужно бить ножом между пальцев, ускоряясь с каждым кругом. Проигрываешь, если всадил в палец нож. А потом сначала. Пока способен.
– Как у вас на работе-то? – спросила Мамочка, и Папа хряпнул еще одну.
– Да как у нас. Мудачье одно. Начальник смены мразь душная, гнида, так бы и бросил его под станок. Надеюсь, уволят сволочь, и Мелкий с ним уже не столкнется.
– Чего? – вскинулся Мелкий, – не хочу я на Завод!
Глаза Папы немного налились кровью – от количества выпитого и усталости.
– Да ему там учительница ИЗО наплела, ты его не слушай, – заквохтала Мамочка, но Мелкий у них идиот.
– Я буду художником!
Папа выпил снова.
– Ссыкуешь на Завод идти? Так и скажи, что ссыкло. Что как девка!
– Я не девка! Ненавижу девчонок! Они тупые! Я буду художником и буду делать красивые открытки! И буду денег много зарабатывать, маме куплю комбайн и операцию!
Мышь молчала. Ладонь у Папы была большая, мозолистая и тяжелая – как ловушка. Из тех, что ломают жертве все кости, когда захлопываются.
– Нет, – сказал Папа и отвернулся от него. К Мыши, – Золотая медаль-то будет?
– Я не знаю…
– Нужна золотая, а то без нее в Лучший хрен пробьешься, не любят там приезжих.
– Я не…
– Да будет, будет, – снова влезла Мамочка, – она же у нас умница, она и Мучильню выиграет, ее туда, может, и без Экзамена возьмут. Еще и премию заплатят.
– Заявление уже подала?
– Но еще же не… – Мышь. Дыши.
– Съездей на выходные в Центр, покрутись там, на день открытых дверей сходи или как там эта херня… они должны знать мою умницу в лицо! Они должны знать, кто им там покажет! Я скажу дружбану на работе, у него тачка есть, он отвезет. За тебя, дочурка.
Он выпил снова. Мышь посмотрела на заглохшего Мелкого, который гонял по тарелке горох, на Мамочку, которая ловила каждый отцовский жест, и на мозолистые пальцы, крепко сомкнувшиеся на кончике хвоста и почему-то не чувствующие остроту его чешуи. Мышь не смогла бы попросить отпустить. Нельзя просить сделать человека то, чего он не поймет, чего не существует в его мире.
– Ты же им всем покажешь?
– Да, Папа. Конечно. Ладно. А можно…
– Сегодня можно все!
– Можно я спать пойду? День тяжелый.
– Как спать? – встрепенулась Мамочка, – А тетя Зина из Далекого-Далекого Села? А тетя Лариса из Центра? Я хотела, чтобы ты им сама рассказала про Мучильню, про планчики, они тебя поздравить хотели – давно не виделись! Ты же им не звонишь.