– Ты представляешь, – мешая салат, Мамочка не отрывала взгляда экрана телефона, и капельки разбавленного водой майонеза разлетались по всей кухне, – снова строительство Заборчика остановили!

– Я думала, его давно закончили.

– Никак! Уже три – или четыре года? А всё эти мешают: сначала петиции свои, теперь стройку саботировали. Бессовестненькие.

Продолжая мешать салат и попутно подъедая плохо лежащие куски Мамочка повернула телефон экраном к Мыши, и та без особого интереса проглядела статью. Проект, обеспечивающий рабочими местами…защита от внешнего врага… автономность и поиски пути… закон о криминализации связей с жителями иных государств… встречено сопротивление… «мы за вас воевали, не чтобы вы нас разлучали с родными»… ничего нового или интересного. На памяти Мыши таких законов за последнее время приняли добрую пачку, а строительство останавливали чуть ли не каждый месяц.

– Конфетки ребятам понравились?

– А?

– Конфетки.

– Да, здорово вышло. Поздравили меня… – врать Мамочке было неприятно, но вносить негатив в ее уютный мирок хотелось еще меньше. Казалось, если Мамочка расстроится, все эти хаотично разбросанные по дому прихваточки, тарелочки, чашечки и картиночки рухнут вниз, превратятся в осколки, станут руинами идеального мира, и в центре – памятник любимой дочери.

– Ты у меня такая красивая, такая взрослая стала!

– Да ладно, взрослая… всего восемнадцать…

– Нет, ты уже такая ответственная, моя Мышоночка…

– Кубиками или крошкой?

– Крошкой. Папа поменьше любит. С комбайном, конечно, было бы проще… с ребятками-то будешь отмечать? Хоть с Подружкой своей?

– Нет.

– Оно и понятно, ты у меня девочка-умница, не из гуляющих. Будешь к Мучильне готовиться?

– Какой Мучильне?

– Ты же победительница по Селу. Заучилась, маленькая, забыла? А мы с Папой гордимся…

– А! Да… Мучильня. Да. Ладно. Я в душ схожу? А то у меня, представляешь, прям в школе… и первый день…

Мышь бросилась в ванную, заперлась и просидела там до тех пор, пока не услышала звон ключей.

– Где моя именинница?

– Папа!

Она выбежала ему навстречу, забрала из рук тяжелую сумку с инструментами, помогла снять куртку и ботинки, чмокнула заросшую обвисшую от многочисленных горестей щеку. Хвост бился по ногам, отбивал собачий преданный ритм, пытался потрогать Папу, коснуться его ног, ладоней, уставшего лица. Папа мазанул губами по щеке дочери, и та не лопнула от счастья просто потому что была Мышью, а не Рыбой-шаром.

Мелкий тоже выпрыгнул из комнаты с раскрытыми для объятий руками, получил только суровое мужское рукопожатие – и хватит с него. Много ли нужно ребенку, который почти не видит отца?

Мамочка вышла из кухни с салатом.

– Пришел?

И, наверное, она была счастливее всех.

Они усадили Папу во главу кухонного столика, поставили перед ним салат, налили и сели, любуясь. Он выпил одну стопку впустую, а со второй решил сказать тост. На столике тут же появилась газировка и стаканы.

– За любимую дочь.

Чокнулись, Папа выпил снова и уткнулся взглядом в телефон, а Мышь смотрела, как хвост играется с его лежащей на столе ладонью, будто в «кошки-мышки», будто вот-вот схватит. Все молчали, всем было хорошо, и Мышь порадовалась, что отказалась от вписки с сокамерниками. Ей это все было не надо. У нее есть Папа, Мамочка и Мелкий. У нее любимая семья.

– Чего не со своими отмечаешь? – спросил Папа.

– Она к Мучильне будет готовиться, – тут же ответила Мамочка, – собирается выходить на городскую.

Мышь прикусила кончик языка. С того момента, как пришли результаты, она только и делала, что пыталась забыть о чертовой Мучильне, не собираясь больше проходить через этот кошмар.