Я крепче стискиваю челюсти, сдерживая порыв раздражения.

– Чёрт… – тихо выдыхаю, прикрывая глаза. – Как я вообще мог забыть?

Катя слышит это и тут же подхватывает, в голосе сквозит ехидство:

– Неудивительно.

В другой ситуации меня бы это даже позабавило. Но не сейчас.

– Позвони и перенеси встречу на завтра.

– Как на завтра, Дим?! То есть, Дмитрий Аркадьевич! – в её голосе уже не просто раздражение, а явное негодование. – Ты знаешь, как долго мы организовывали эту встречу?! Просто взять и отменить?

Каждое её слово отзывается болезненным уколом. В груди растёт усталость, смешанная с злостью на себя, на болезнь, на чёртову реальность, которая рушится, не спрашивая разрешения.

Но Катя права.

Я глубоко вдыхаю, приказывая себе взять себя в руки.

– Ты права, – голос звучит глухо, чуждо. – Я буду. Я уже недалеко от офиса. Скоро буду в ресторане. Ты забронировала столик?

– Конечно, – раздражённо бросает она, и я даже представляю, как закатывает глаза. – Будем вас ждать.

Катя отключается, не дав мне даже договорить.

Я роняю телефон на пассажирское сиденье – с глухим стуком он отскакивает от кожи и застывает у самого края. Закрываю глаза, откидываясь на подголовник.

Катя…

С последнего корпоратива, когда мы напились и провели ночь вместе, она стала невыносимой. Напряжённые взгляды, глухая обида в голосе, постоянные попытки задеть или, наоборот, напомнить о той ночи намёками, которые я старательно игнорирую. Мы договорились забыть об этом, поставить точку, никогда больше не возвращаться к той ошибке. Но я вижу – ей с каждым днём всё сложнее разграничивать личное и рабочее.

Но мне сейчас плевать.

Грудь сжимается от нового, более тяжёлого комка эмоций. Мысли снова возвращаются к маме, и от этой реальности не сбежать.

Шесть месяцев… Я не могу поверить, что могу её потерять.

Когда отец погиб, страх вернулся с новой силой. Мы боялись, что горе спровоцирует рецидив. Тогда всё обошлось. Но, как оказалось, ремиссия не может длиться вечно. И слава богу, что тогда всё обошлось… Я намеренно скрыл правду о смерти отца. Всем сказал, что это была авария. Только Савин знает, что его машину расстреляли. Только он знал, и именно он потом долгие месяцы шантажировал меня, вынуждая подпускать его всё ближе к маме. У неё до сих пор нет понятия, в какие грязные дела был впутан отец, и уж тем более – в какие втянут я. Как бы мне ни хотелось держаться подальше, приходится закрывать глаза на многое. Приходится лгать, скрывать правду, делать вид, что всё в порядке. Но выбора у меня нет. Как не было выбора после смерти отца.

К ресторану подъезжаю быстро, но дорога всё равно кажется бесконечной. Я словно плыву в густом тумане, в котором всё – звуки, обрывки мыслей, звуки проезжающих машин – сливается в одно сплошное гудение.

Садясь за руль, я попытался выбросить из головы все эмоции. Безуспешно.

Выключаю двигатель, выдыхаю, стискивая челюсти так сильно, что ноют зубы. Выхожу из машины.

Катя ждёт у входа – руки скрещены на груди, брови сведены. Недовольство в каждом изгибе её фигуры, в сжатых губах, в лёгком постукивании каблука о тротуарную плитку.

– Ты опоздал, – встречает она меня обвиняющим взглядом.

Я медленно поднимаю бровь.

– Серьёзно? Опоздал на три минуты?

Она закатывает глаза, тяжело вздыхая, словно я ребёнок, который упрямится.

– Ты собирался отменить встречу! – с досадой бросает Катя. – Ты хоть понимаешь, сколько я потратила времени на организацию?

Раздражение нарастает.

– Да, знаю, – выдыхаю, подавляя желание закатить глаза в ответ. – Именно поэтому я здесь.

Она прищуривается, взгляд колкий, оценивающий.