"Мать" говорила одно и тоже: "Как дела? ", "Скоро приедем", "Не устал еще? ", "Голодный наверно? ", и в таком духе. Я не особо болтлив. Казалось бы, да, будущий журналист – молчун! Ее фразы пропускал мимо ушей, слышал, но не реагировал. Смотрел в окно на пролетающий пейзаж. Наверно, у многих было состояние полнейшего опустошения, когда ты лишь оболочка. Сейчас то самое чувство. К чему стремился и что имел, все перечеркнуто, уничтожено, растоптано!

"Знает ли этот пентюх, что испортил мне жизнь? Или эта теперь уже "многодетная" дама? Если сейчас его занесет, и мы влетим под фуру, я ведь снова осиротею? И тогда что? Мне вернут то, что отняли или я стану наследником этих двух? ", переваривая эти прекрасные мысли, в голове созрел план дальнейших действий. Прожив в детдоме одиннадцать лет, я видел многое. Видел, как уходили и возвращались дети, знал, что от них вновь отказались, и знал за что. Если я не могу отказаться от них, значит, они откажутся от меня. И тогда, получается, мне вернется все, что было?

Юридических знаний не было абсолютно. Спросить не у кого. Но и плыть по течению не хочу!

По приезду меня мог ожидать плакат с приятными словами, приклеенный на входную дверь, праздничный стол, накрытый разными вкусностями, друзья и близкие семьи, с трепетом ждущие появления нового члена семьи. Все это и многое другое снилось не однократно. Но жизнь не сон! Раскладушка на кухне старенькой хрущевки, наряженная в залатанное постельное белье, встречала хозяина. На столе тарелка с бутербродами и уже остывший чай. Квартира в состоянии ремонта, который, как выяснилось позже, делают больше двух лет.

– Давай-ка, кушай и спать. Завтра со всеми познакомимся, – сказала "мама" Даша и ретировалась в ванную комнату.

– Тебе чего-нибудь принести? – спросил "папа".

"Чего принести? Верни МЕНЯ ОБРАТНО!", кричало сознание. А я молча прошел на кухню.

Небольшая квартира располагалась на первом этаже. На окнах решетки. "Совсем как в психбольнице", подумал я. Маленький коридоре, где мы едва втроем разместились друг за другом, завален строительными материалами: банками с краской, пленкой, обоями и Бог знает, чем еще. Справа от склада-коридора – туалет, ванна и кухня, слева – две комнаты с закрытыми дверями. Ознакомительной экскурсии не требовалось. Мое койка-место обозначили, не дав даже времени снять пуховик.

Бросив сумку под раскладушку, сняв с себя детдомовскую одежду, я улегся. Есть в кровати всегда было строго-настрого запрещено, но теперь-то я "дома". Обветрившиеся бутерброды исчезали один за другим. Чем меньше еды оставалось, тем больше хотелось спать. Окна кухни, как, впрочем, и всех комнат, выходят на железную дверь подъезда. Измученный переживаниями, сменой места и вообще всем происходящим, я подпрыгивал от грохота двери, а потом старательно пытался заснуть вновь.

Субботним утром меня в очередной раз разбудили. В ногах раскладушки, уперев руки в бока, стоял пожилой мужчина.

– Ого, сынок, да тут ни пройти, ни проехать! Давай-ка! – он трижды похлопал мне по щиколотки, давая понять, что сну пришел конец, – пора вставать! Ты перегородил всю кухни, – сказал "дед", и, не дожидаясь моих действий, начал с силой протискиваться между холодильником и раскладушкой.

"Мужик, ты бы ее не пинал так! ", возмущалось не выспавшееся и все еще злое подсознание.

– Простите, – промямлил я, пытаясь встать и не грохнуться от его пинков по ненадежному механизму кровати, – мне не сказали, что надо утром куда-то вставать.

И вот картина: "дед" таки прорвался в кухню, а я в коридоре в трусах. Стоим. Он смотрит на меня, я на него. Что делать дальше? Как собрать эту лежанку? Куда ее потом деть? Куда самому деться?