В то лето все мы – родители и дети – поехали в Конотоп, на свадьбу маминой сестры Людмилы, которая выходила замуж за чемпиона области по штанге в полусреднем весе, молодого, но скоропостижно лысеющего, Анатолия Архипенко из города Сумы.

Большая машина с брезентовым верхом отвезла нас через КПП Объекта до железнодорожной станции Валдай и там мы сели на поезд до станции Бологое, где у нас была пересадка.

Вагон оказался совсем пустой, с жёлтыми деревянными скамейками между зелёных стен.

Мне нравилось как он покачивает под ровный перестук своих колёс.

Нравилось смотреть в окно, где набегали и тут же отставали тёмные столбы из брёвен, неся на своих перекладинах нескончаемо скользящую дорожку провисающих проводов.

На остановках поезд подолгу стоял, пропуская скорые и другие важные поезда.

Особенно долгой была стоянка на станции Дно.

Это название я прочитал за стеклом вывески на будке обшитой зелёными досками.

И только когда мимо этой будки неторопливо пропыхкал одиночный паровоз, утопая своим длинным чёрным телом в клубах своего же белого пара, наш поезд тронулся дальше.

( … я и теперь порой вспоминаю ту станцию и длинный чёрный паровоз, ползущий сквозь белый туман пара, после того как прочитал, что на станции Дно полковник российской армии Николай Романов подписал своё отречение от царского престола.

Только этим не спас он ни себя, ни женщин, ни детей своей императорской семьи, которых при расстреле добивали винтовочными штыками.

Хорошо, что не про всё мы знаем в детстве…)

Большинство домов по улице Нежинской в городе Конотопе стоят чуть отступив от дороги, позади своих заборов, отражающих степень зажиточности хозяев и основные этапы в развитии технологии заборостроения.

Однако, номер 19-й своей стеной со следами доисторической побелки по ещё более древней штукатурке, с двумя окнами и четырьмя ставнями для запирания этих окон на ночь, кратко прерывал строй заборной разношерстицы.

В дом заходили со двора, миновав калитку из высоких серых от старости досок, рядом с воротами из того же материала, но чуть пошире и вечно на запоре.

Вернее, в доме было четыре входа – по два в каждой из двух веранд с дощатыми глухими стенками.

Первая от улицы веранда с её двумя входами, как и половина всего дома, принадлежала Игнату Пилюте и его жене Пилютихе и это их окна смотрели на улицу Нежинскую.

Вторая веранда, обвитая виноградной лозой с широкими зелёными листьями и бледными гроздьями мелких, никогда не вызревающих ягод, делилась внутренней перегородкой на две половины, каждая со своим входом.

Хата нашей бабки, Екатерины Ивановны, состояла (за вычетом полутёмной полуверанды) из кухни имевшей одно окно, обращённое на свою же входную дверь в межверандном закутке, и кирпичную плиту-печь у противоположной стены, возле двери в комнату, единственное окно которой смотрело в глубокий сумрак под исполинским вязом в палисаднике, и на невысокий штакетник, за которым уже был двор и хата соседей Турковых.

За дверью последнего входа жили старики Дузенко.

Жильё их тоже состояло из кухни и комнаты, но на два окна превосходило хату бабы Кати, поскольку, из-за симметричной планировки дома, во двор, как и на улицу, также выходила пара окон.

Под каждым из Дузенкиных дворовых окон стоял огромный американский клён с остроконечными листьями, а в промежутке между этой парой клёнов старик Дузенко держал штабель красного кирпича для возможной перестройки в будущем.

Метрах в шести от деревьев и штабеля, параллельно им, тянулся сарай из досок чёрно-серого, от ветхости, цвета; окон в нём не было, а только двери с заржавелыми висячими замками, за которыми жильцы хаты держали топливо на зиму, а баба Катя ещё и свинью Машку.