Но они никому не расскажут…

Следующим гастрономическим правонарушением стало похищение свежевыпеченной пышки, которую мама сняла вместе с другими, точно такими же пышками, с противня электро-печки «Харьков» и разложила на полотенце поверх кухонного стола.

Их коричневато лоснящиеся спинки были до того соблазнительны, что я преступил мамин наказ – дожидаться общего чаепития, и утащил одну из них в логово на плетёном сундуке за ситцем занавески.

Возможно, та пышка и впрямь оказалась слишком горячей, или чувство вины задавило вкусовые ощущения, но, торопливо заглатывая куски запретного плода кулинарного искусства, я не почувствовал обычной услады и хотел лишь, чтобы она поскорее закончилась; а когда мама позвала всех на чай с пышками, мне уже совсем не хотелось…

Ну, а вобщем, я был вполне законопослушным дитём; не очень умелым «копушей», но чистосердечно старательным, и если что-то делал не так, то не из вредности, а просто как-то уж так оно само по себе получалось.

Папа ворчал, что моя лень-матушка родилась раньше меня – только и знаю: день-деньской валяться на диване с книжкой, а мама отвечала, что читать полезно и может быть я даже стану врачом, потому что мне очень подойдёт белый халат.

Становиться врачом мне совсем не хотелось, потому что никак не нравился запах в докторских кабинетах…

На одном из уроков Серафима Сергеевна показала нам фанерную рамочку 10см х 10см – прообраз ткацкого станка – с рядочком маленьких гвоздиков на двух противоположных краях.

На гвоздиках, из края в край, натянуты толстые цветные нитки, поперёк которых вплетаются нитки разных других цветов, пока не получится кукольно крошечный коврик.

Учительница сказала нам принести на следующий урок свои рамочки, изготовленные с помощью родителей.

В тот день папа работал во вторую смену, а мама была занята на кухне, правда, она помогла мне найти фанерку от старого посылочного ящика и разрешила взять пилу-ножовку из кладовой.

Работал я в ванной, притискивая одной ногой фанерку к табуретке.

Ножовка застревала, выдирала из фанерки мелкие щепочки, но, меньше чем за час, кривоватый, в задирках, квадратик был отпилен.

И тут встала капитальная проблема – как выпилить внутри него ещё один квадратик, чтоб получилась рамочка?

Я попытался вырезать середину стуча молотком по кухонному ножу, но только лишь расщепил заготовку, на которую ушло столько труда.

Под вечер, изведя в неудачных попытках всю посылочную фанерку, я понял, что никак не гожусь в мастера и разревелся перед мамой.

Уже совсем-совсем поздно, сквозь сон на своей раскладушке, я слышал как папа вернулся с работы и мама что-то ему говорили на кухне, а он отвечал ей сердитым голосом:

– Ну, что «Коля»? Что «Коля»?

Наутро за завтраком мама сказала:

– Посмотри-ка что тебе папа сделал для школы.

Я обомлел от счастья и восторга при виде рамочки ткацкого станка из белой отшлифованной наждаком фанеры; и нигде ни трещинки, ни задоринки, а два рядочка гвоздиков вбиты ровнее, чем под линеечку…

На следующий год папа принёс мне с работы лобзик и маленькие пилочки к нему.

В школе я записался на кружок «Умелые руки» и дома вечерами выпиливал фигурки из фанеры и ажурные полочки по чертежам из книжки «Умелые руки».

С выпиливанием у меня не заладилось – слишком часто ломались пилочки лобзика.

Правда, я всё же изготовил (с папиной доводкой и лакировкой) рамочку для маминой фотографии.

А вот поделки с выжиганием намного проще, к тому же мне нравился запах углящейся фанеры, когда я выжигал на ней картинки к басням Крылова из той же самой книжки для начинающих умельцев.