Но ещё больше мне нравилось кормить их на подоконнике кухонного окна; хотя там дольше приходилось ждать покуда кто-нибудь из них приметит откуда ты им «гуль-гулишь» и, разрезая воздух биением пернатых крыльев, зависнет над серой жестью подоконника с россыпью хлебных крошек, чтоб спрыгнуть на неё своими ножками и дробно застучать клювом по угощенью.

Похоже, голуби присматривают кто из них чем занят, или у них есть некая связь между собой, но скоро вслед за первым слетались остальные: парами и по-трое, и целыми ватагами, возможно даже из соседнего квартала; покрывая подоконник – чуть ли ни в два слоя – суетливой неразберихой оперённых спин и ныряющих за крошками головок; отталкивая друг друга, спихивая за край, припархивая обратно, втискиваясь вновь, и тут, пользуясь столпотворением, можно свесить руку из форточки и прикоснуться сверху к какой-нибудь из спинок, но потихоньку, чтоб не всполошились и не шарахнулись бы прочь сразу все, громко хлопая крыльями…

Кроме голубей мне ещё нравились праздники, особенно Новый год.

Ёлку ставили в комнате родителей, перед белой тюлевой занавесью балконной двери.

Из кладовой доставались два фанерных ящичка, от бывших почтовых посылок – хранилища ёлочных игрушек, каждая обёрнута своим куском газеты, для сохранности.

Под шорох пожелтевшей от древности бумаги, на свет являлись хрупкие дюймовочки, гномики, деды морозики, поблескивая серебром и ярким лаком.

Ворох газетных обёрток всё рос, а из следующих выныривали корзиночки, сверлообразные лиловые сосульки, шары с искристыми снежинками на боках, и просто шары, звёзды в обрамлении тоненьких стеклянных трубочек, пушистые гирлянды дождика из золотой фольги…

Ну, а бумажные гирлянды-цепи мы делали вместе с мамой – раскрашивали бумагу акварельными красками и, когда высохнет, нарезали её полосками, чтобы склеить эти разноцветные полоски в звенья длинных цепей.

В последнюю очередь, когда уже вся ёлка стояла украшенная игрушками и конфетами (на петлях ниточек продёрнутых сквозь фантики) под неё укладывался сугроб из белой ваты, а из кладовки приносили Деда Мороза, который не помещался в посылочные ящики и целый год ждал этого часа лёжа на боку на тёмной полке, со своим посохом воткнутым в фанеру подставки, а другой рукой удерживая плотный холщовый мешок через плечо красной шубы, однако, крепкий шов не позволял заглянуть что же внутри этого мешка.

Чуть не забыл – в первую очередь, до всех украшений, по веткам ёлки раскладывались маленькие лампочки на тонких проводах, которые спускались под ватный сугроб рядом с ёлочной крестовиной, где за спиною Деда Мороза притаилась тяжёлая коробка трансформатора, который смастерил папа, чтобы среди игрушек мигали разноцветные огоньки…

И маску медведя на детсадовский утренник тоже он сделал.

Мама ему рассказала как надо делать и папа принёс с работы какую-то особую глину, и слепил из неё морду на фанерном куске.

Фанеру с торчащим кверху носом морды оставили ночевать на табурете возле отопительного радиатора под кухонным окном, а когда глина высохла, папа покрыл её марлей и клочками размоченных в воде газет, в несколько слоёв.

Через день-два морда высохла и затвердела, глину выбросили и осталась маска из папье-маше с дырочками для глаз.

Её покрасили коричневой акварельной краской и мама пошила мне костюм из коричневого сатина – шаровары вместе с курточкой, через которую они и одевались, так что на утреннике мне уже не завидно было смотреть на трёх дровосеков с картонными топориками через плечо, которые мне так понравились на репетициях.

( … до сих пор акварельные краски пахнут мне Новым годом; а может наоборот – точно не могу определиться…)