Муравьёв быстро-быстро постряхивали, но жгучая боль не отпускала покраснелые вспухшие ляжки.

И мне стало уроком на всю жизнь, что самое лучшее средство от укусов этих безжалостных кусючек – посидеть в прохладном шёлке маминой юбки, туго растянутой между её колен…

Баба Марфа жила в одной комнате с тремя внуками, где для неё была поставлена железная койка.

Младших на ночь укладывали «валетом» на диване – громоздком сооружении с откидными валиками на металических петлях по краям и с высокой дерматиновой спинкой в широкой деревянной раме. Чуть ниже её верхнего края тянулась узкая полочка-карниз вдоль невысокой полосы зеркала в доске рамы, чтобы в нём отражались фигурки белых слоников расставленных на полочке по росту – один за другим.

Слоники давно затерялись и полочка пустует, но когда мы играем в поезд, построив его на полу из перевёрнутых стульев и табуреток, и в вагоне наступает ночь, я забираюсь на высокую полочку, хотя лежать там получается только на одном боку – до того она узкая.

Играть в поезд особенно интересно, когда приходят соседи по площадке – Лидочка и Юра Зимины; поезд становится ещё длиннее и мы, усевшись в перевёрнутые табуретки, раскачиваем их вовсю, аж пристукивают по полу, и баба Марфа начинает ворчать, что мы бесимся, как оглашённые.

А когда уже совсем поздно, после игр и ужина, посреди комнаты расставляют алюминиевую раскладушку для меня. По ней разворачивают толстый матрас и кладут голубую клеёнку под простынь, на случай если уписяюсь ночью, а сверху громаднющую подушку и тёплое одеяло из ваты.

Баба Марфа выключает коричневую коробку линейного радио на стене и гасит свет; но темнота в комнате не полная – сквозь сеточку тюлевых занавесок на окнах проникают отсветы из квартир дома напротив и от фонарей в квартальном дворе, а в щёлочку под дверью прорезается полоска света из коридора между кухней и спальней родителей.

Я различаю, как баба Марфа стоит у своей койки и что-то шепчет в правый верхний угол.

Мама сказала, что это она молится Богу, но вешать икону в углу родители ей не позволили, потому что наш папа партийный…

По утрам самое трудное дело – отыскать свои чулки.

Ты не поверишь, но в те времена даже мальчики носили чулки.

Поверх трусиков одевался специальный поясок с парой пуговок впереди. На пуговки пристёгивались короткие ленточные резинки с застёжками на конце.

Застёжка это такая резиновая кнопочка с откидным проволочным ободком. Верхний край чулка надо натянуть поверх кнопочки и защипнуть ободком. Уф!..

Застёгивает эту сбрую, конечно, мама, но находить чулки приходится самому, а они всякий раз прячутся в новом месте.

Мама подгоняет завтракать, потому что ей тоже ведь на работу, а эти гады затаились под валиком дивана, на котором ещё спят младшие.

Устав от ежеутренних выговоров и насмешек, я придумал как научить коварные чулки уму-разуму и привязал их к своим ногам, вокруг лодыжек, когда в комнате уже был погашен свет, но баба Марфа ещё шепталась с Богом.

Брат с сестрой не заметили моих осторожных действий и я вовремя успел укрыться одеялом, до того как мама зашла в нашу комнату поцеловать всех детей на ночь.

Но тут она зачем-то включила свет в оранжевом шёлковой абажуре под потолком и откинула одеяло с моих ног в чулочных обмотках.

– Меня прям что-то так и толкнуло,– со смехом рассказывала она потом папе.

Пришлось их отвязать и положить на стул к остальной одежде, а такая удобная была идея…

Пожалуй, самая неприятная сторона садиковой жизни это «тихий час» – принудительное лежание в кровати после обеда: опять тебе раздевайся, складывай одежду на белый стульчик, поаккуратнее, хотя после всё равно окажется какая-то перепутаница, или резинки чулков заартачатся и не станут застегиваться как надо.