- Но там еще второй куплет есть! И припев! – обиделся Энцо, поглаживая истертый гиф. – Мы вдвоем на сеновале до утра с тобой лежали! Ты шептала: «Как же мило!», а же вспоминал про вилы…

- Поделом! – сплюнул муж, а стража понесла ее прочь с глаз моих. – Ишь ты! Удумала сбежать с ним!

Я смотрела, как стража выталкивает всех из зала.

- Лекаря к ней, - прошептала я, чувствуя, что внутри меня что-то переворачивается, а мне даже сидеть больно. – Пускай посмотрит!  

- Еще одна изменщица! – сурово заметил начальник стражи, лязгая доспехами. - Вот! Полюбуйтесь! Муженек неверную привел! Только поженились, а она – порченная!

В конце зала послышалось: «Да иди ты уже, наконец! Падаль!», а к трону недовольно сопя, шла молодая женщина, хмуро поглядывая на облезлого мужа.

- Это ложь! У него просто не встал! – заорала она голосом базарной торговки, уперев руки в боки. – Ходил вокруг да около, а потом плюнул и спать завалился! А утром, когда родня спрашивать начала, наврал с три короба, мол, блудница, оттого и пятен нет!

- Я на лежанке лежу, грустно мне, одиноко, и обнимаю жену, ту, что лежит под боком!  Вроде жена и красавица, косы и груди при ней, а у меня сердце все мается, молча стремится не к ней! – пропел Энцо, поглядывая на мужика. – А теперь припев! Где-то на сеновале ждет меня любимая! Где-то на сеновале, между сохой и вилами! Ей одиноко и грустно, прекрасны ее глаза, я ей несу капусту, ибо она – коза! Было с козою соседа, было вообще с козлом, было с чужой коровой и даже с приблудным ослом! Только вот с ней получается, больше с другими никак! С курицей тоже было. Было, но все же не так!

- Прекрати немедленно! – закричала я, а Энцо посмотрел на меня с тяжелым вздохом. – Как ты смеешь! Это же мерзко!

- Все практикуется, что рифмуется! – Энцо отложил лютню, а я молча отпустила новобрачных разбираться друг с другом.

- Не мешай мне! – процедила я, чувствуя, как в голове засела веселая мелодия, от которой я тщетно пыталась избавиться.

- Ваше Величество! Новый памфлет! – заявил слуга, а я развернула  разорванные, испачканный листок.

Если сладко между ножек,

То продайся подороже!

И Лаура продалась,

За защиту отдалась!

Вот такой ее удел.

Не женился – поимел!

А до этого вздыхала,

Урну с прахом обдувала,

Как приятно осознать,

Что она, по сути, блядь…

- Какой ужас! Почему его еще не повесили? – я задохнулась от негодования, глядя на придворных.

- Мы обыскали все! Мы обыскивали каждый дом! Днем его видели на площади, разбрасывающего листы. Молодой, кажется… Мы за ним, а он по крышам! Прячут его! Мы все подвалы пересмотрели, все чердаки, а он как растворился! Патрули ходят повсюду, но его никто не видел! – отрапортовал начальник стражи.  

- Ищите его! – приказала я, чувствуя, как сжимаю в руках бумагу. – Мне нездоровится, так что прием окончен!  

Мне вежливо поклонились, покуда я шла в свои покои.  Мне нездоровилось.

- Что с вами? – прошептал Энцо, глядя на меня преданными глазами. – Опять плакали всю ночь? Я не знаю, как вас утешить или развеселить… Я стараюсь, но у меня плохо получается…  Увы, я – не придворный шут… Неужели я стал петь хуже? Или музыка у меня стала другой? А, может, вам не нравятся слова?

- Энцо, - я посмотрела на него, глядя краем глаза, как слуги открывают передо мной дверь. – Ты поешь все так же! Мне просто нездоровится! Оставь меня!

Дверь с грохотом закрылась, а я услышала недовольное: «Поди прочь, певец! Королева не хочет тебя слушать!».  Раздевшись, я легла в свою постель, накрываясь одеялом.

- Анри, - прошептала я, чувствуя, как моя рука тянется к низу живота, в котором что-то сладко начало вздрагивать, не смотря на боль. – Анри… Как бы я хотела, чтобы ты обнял меня…  Как бы я хотела, чтобы это был ты…