Ты упорно ищешь причины множества ужасных районных проблем в коварных происках злобных потусторонних сил, но тебе в башку ни разу не пришла простая и добрая мысль – взять пачку чаю, немного сахару, полкило бубликов и съездить с этими нехитрыми подарками в гости к какой-нибудь вот такой вот одинокой старенькой Матрене Ивановне. По человечески поговорить с ней, расспросить о бедах, о детях и внуках, о других проблемах, посочувствовать и пообещать при расставании периодически приезжать в гости. Намного легче бы сделалось старушке после подобного визита, поверь мне на слово!

И, вообще, не вас же мне учить и в тысячный раз повторять о том, что для многих и многих жителей Пикирующего Района именно наша газета является единственным окошком, какое можно раскрыть и заглянуть в мир, если не радости, то хоть какой-нибудь надежды на лучшее. Не хочу далдонить прописные азбучные истины, но никогда не забывайте главного – все вы на переднем крае борьбы с Вселенской Ложью, являющейся злейшим и, безусловно, смертельным врагом, как нашей Газеты, так и всего нашего Района! Следовательно, мы, сотрудники Газеты, обязаны выглядеть, как бесстрашные, кристально честные носители Правды, а не как какие-нибудь опустившиеся «профурсовки» вроде Бобковой! Никто из нас не имеет права перестать уверовать в обязательное написание Золотой Статьи Спасения! Кто-нибудь да непременно напишет, не может не написать! – Александр Иванович заметно разволновался и вынужден был прерваться на несколько секунд, но пару раз кашлянув в кулак, он продолжил уже в более прагматичном ключе:

– Так, я – не живодер, не палач, не убийца и садист, поэтому тебе, Ирина Владиславовна даю последний шанс остаться работать в Редакции! Сейчас ты пойдешь, проспишься, сделай там, на рожу какие-нибудь примочки, чтобы на людях не стыдно было показаться и Газету не позорить! Та что, завтрашний номер остается пока без твоих материалов…

– Да у меня готово все, Александр Иванович! – обиженно прервала главного редактора всхлипывающая Бобкова. – И все материалы —сенсационны! Я никогда не халявлю, и вы это прекрасно знаете! Сегодня ночью я видела во плоти и крови настоящих «коридорных чертей»! (Боровой и Виноградов не смогли при этих словах Бобковой сдержать кривых ухмылок)

– Все, все, все, Ирина! – торопливо проговорил Малеванный, умоляюще подняв руки кверху. – Потом, потом, Ирина – не сейчас! Сейчас мне некогда заниматься пустяками! Иди, отдыхай, а нам нужно проводить планерку! Работать нам нужно, а не самогонку пить! Все – свободна!

Ширяев подскочил со своего стула, подбежал к Бобковой, помог ей подняться, и, бережно поддерживая под локоть, вывел в коридор. Возможно, он там поцеловал ее коротко в щечку на прощанье, порекомендовал побыстрее добраться до общежития и, действительно, лечь спать, пообещав, что скоро придет к ней в гости и обязательно что-нибудь принесет с собой похмелиться. А, возможно, что все у них получилось не так романтично, но не суть, как говорится, важно – через минуту Ширяев вернулся в кабинет главного редактора заметно повеселевшим, словно бы не ему только что сломали два передних зуба. Он тихонько сел на свое место и внимательно принялся слушать Малеванного. А Малеванный что-то горячо и вдохновенно втолковывал благодарным слушателям о необходимости строгого соблюдения трудовой дисциплины, как основного залога возможности написания когда-нибудь в ближайшем обозримом будущем Золотой Статьи Спасения.

Кстати сказать, Костя Боровой не очень внимательно вслушивался в эмоциональную речь главного редактора. Косте внезапно вспомнилась та девушка оттуда – из «Командировочного Сна». Кажется, ее звали Лариса. Как-то ненавязчиво она вспомнилась, словно бы сквозь туманные полупрозрачные слюдяные наслоения пространства и времени проступили нежные черты ее лица, внимательные изучающие глаза, цвета перезрелых лесных орехов, мелодичные звуки вежливого, хорошо поставленного голоса. Костя невольно улыбнулся слабой мечтательной улыбкой. По таинственной полости души сладкой ароматной патокой разлилось странное, необъяснимое и совсем незнакомое чувство. Чувство немного почему-то пугало, но ощущая его, Костя испытывал легкую светлую радость, ранее совсем ему неведомую…