Ятти почти не помнил, как его воины хоронили своих женщин и детей, как он сам навсегда прощался со своей Рогнедой, не помнил пути назад, и еще много дней он пребывал в забытьи отрешенности. Его прежняя жизнь кончилась, он ощущал, что ничего прежнего уже не будет. Однако постепенно он, казалось, приходил в себя. Однажды утром он вышел из своего дома и сел на камень, устремив взор в сторону заката. К нему тихо подошел Володимер и сел рядом. Отец Рогнеды почти полностью поседел за эти дни.

– Она сказала тебе что-то перед смертью? – спросил он, прервав молчание.

– Она просила простить их, – словно не своим голосом произнес Ятти.

Услышав это, убитый горем отец закрыл лицо ладонями и тихо зарыдал.

– Ведь ты не станешь мстить дальше? – спросил он наконец, посмотрев на молодого воина глазами, полными слез.

Ятти встал, взгляд его был пустым.

– Я уничтожу их всех, – спокойно сказал он.

Трудно было понять, кого именно он собирается уничтожить и кому он мог мстить за смерть любимой. Ведь в горах среди пустыни больше не было ни одного живого из племени жрецов-каннибалов. Оставалось думать лишь о том, что мстить он обещает всем тем, кто встретится у него на пути. Это было совершенно неправильно и претило какой-либо логике, но потеря любимой опустошила сердце молодого вождя, а боль ослабевала только в кровавом угаре битвы.

Последующие четыре года жизни Ятти и его соратников были непрерывной чредой сражений. Их закрашенные черной краской лица наводили ужас на людей по всем границам Мармарики. Там, где они появлялись, никто не оставался в живых. Гнетущая боль и тоска вождя были невыносимыми, вездесущими. Облегчение приносили лишь бой и расправа над теми, кто оказывался на его пути. Никто не называл его больше именем Ятти. Теперь он звался Репрев, что значит «отверженный». Так прозвали его римляне, которые вынуждены были устроить за ним охоту, дабы положить конец его бесконечным бесчинствам. Постепенно его верные соратники устали от тяжких походов и крови. Их душевную боль вылечило время, но боль Репрева почему-то не уходила. Его отряд становился все меньше. Кто-то погиб в бесчисленных сражениях, кто-то ушел от него, кого-то пленили римляне. Наконец наступил такой день, когда он остался совершенно один.

Репрев лежал на склоне дюны, и еще теплый песок грел его могучую спину. Звездное небо раскинулось над ним, и точно так же, как в день его рождения, Три Царя, три самых ярких звезды, выстроившиеся в ряд в поясе Ориона, указывали на то место, где сиял предрассветный Сириус. Еще час – и там родится Солнце, знаменуя рождение нового года. Репреву исполнилось двадцать пять лет. Он вспоминал всю свою недолгую, но столь наполненную событиями жизнь, и мысли его терялись в чреде бесконечно всплывающих вопросов. Он был величайшим воином, не знавшим себе равных в бою, но это не помогло ему уберечь самое ценное, что он обрел; ему была дарована власть над его пусть и маленьким народом, но теперь он остался совершенно один. Его все еще терзала боль потери той единственной женщины, которую ему довелось полюбить. Лишь кровопролитие помогало хоть на время ослабить эту боль и заполнить холодную пустоту сердца. Однако даже такой воин, как он, не может воевать в одиночку. Нападать и убивать может, но Репрев был рожден для сражений, а не для того, чтобы охотиться подобно одинокому льву. Оставался лишь один вариант – примкнуть к силе, которая может вести войну вечно.

– Но тогда это должна быть такая сила, которой нет равных во всем мире под Луной и Солнцем на всей земле! – вскочив на ноги, воскликнул он. – Император! – Его зычный голос, словно кинжал, прорезал пустоту.