С тех пор в Египетской церкви все более распространялось богослужение на родном коптском языке. В сущности, церковь давно уже была готова использовать различные коптские диалекты, щедро пересыпанные заимствованными греческими словами; уже в III веке появился перевод греческого Священного Писания на коптский. Престиж Антония, Пахомия и аскетического движения в целом подтверждал респектабельность коптского языка в христианской жизни и богослужении, и постепенно сложился обширный корпус коптских христианских текстов, как переводных с греческого, так и оригинальных, как ортодоксальных, так и еретических.[463] Теперь же коптский язык и культура начали обозначать отличие от греческого христианства Константинопольской церкви. Практически по всему Восточному Средиземноморью мелхиты концентрировались в крупных городах, форпостах греческой культуры, а антихалкидонитские взгляды с обеих сторон находили поддержку и распространение в иных общинах.

Лидеры миафизитского движения по всей империи по-прежнему клялись в своей верности престолу – и нет оснований полагать, что они лицемерили. Несомненно, их верность ценилась властями. Более двух столетий константинопольские императоры изобретали все более и более сложные богословские формулы, призванные воссоединить миафизитов с имперской церковью, по возможности, сохранив сущность Халкидонского соглашения. При этом они то и дело ставили под угрозу свои отношения с Западной, латинской, церковью. Вполне естественно, что западная часть прежней империи все меньше интересовала восточных императоров – ведь она доживала свои последние дни. В 410 году был взят и разгромлен варварами Рим – невероятное унижение для римлян, гордившихся своей историей, хоть Вечный Город давно уже не был столицей империи. В 451 году на Западе еще вроде бы правил какой-то император; но уже в 476 году варварские правители, захватившие большую часть прежних римских территорий на Западе, низложили последнего императора – мальчика-подростка, правившего всего несколько месяцев, – и прекратили существование Западной Римской империи.

Теперь, когда Византия осталась единственной политической наследницей Рима, Восточная церковь зачастую уделяла мало внимания богословским мнениям или недовольству папы Римского – лидера выжившей Западной церкви. Целая череда пап все более уверенно и громогласно (см. с. 349–351) заявляла, что их святой предшественник Лев в своем Томосе сказал последнее слово по вопросу о природах Иисуса Христа – хотя епископы-миафизиты на Эфесском соборе 449 года и не обратили на него внимания (см. с. 248–249). О любом повороте константинопольской политики в Риме теперь судили лишь с одной точки зрения: проявляют ли византийцы должное уважение к Томосу? При этом о множестве политических и военных забот, занимавших константинопольских императоров при разрешении христологической проблемы, римские папы, естественно, не знали и знать не хотели. В результате в 482 году Рим прервал церковное общение с Константинополем – после того, как константинопольский император Зинон и его епископ Акакий приняли формулу объединения (Инотикон) с миафизитами: в ней содержались новые проклятия легкой мишени – Несторию, восхвалялись ключевые антинесторианские тексты Кирилла, однако, к негодованию римлян, о Томосе Льва, столь тяжко оскорбленном миафизитской партией в Эфесе, этот документ хранил оскорбительное молчание.