Халкидонское определение, в отличие от компромиссного омийского решения арианского спора, принятого в 359 году в Аримине, действительно сумело примирить большинство спорящих; но и оно имело куда меньший успех, чем вероисповедная формула Константинопольского собора 381 года. Подобно многим политическим компромиссам, это решение вызвало немало недовольства с обеих сторон. С одной стороны, возмущались те, кто хотел более четкого и ясного заявления о двух природах во Христе и полагал, что с Несторием обошлись возмутительно несправедливо. Этих протестантов их противники обозвали несторианами; именно так с тех пор именуются внешними церкви, не принявшие Халкидонского определения. Учитывая их происхождение, точнее – да и уважительнее – было бы называть их феодорианами, поскольку основным источником их богословских позиций был Феодор Мопсуэстийский, Нестория же они едва ли считали своим отцом-основателем. Поскольку они настаивают на различении во Христе двух (дио) природ, справедливо было бы называть их диофизитами; в дальнейшем, прослеживая их историю, мы будем именовать их диофизитами, или Церковью Востока.

Недовольные с другой стороны, свято хранящие память о Кирилле и его войне с Несторием, также получили от истории, пишущейся победителями, ярлык, противный им и по сей день: монофизиты (от монос + физис – единая природа). Эта последняя группа церквей всегда настаивала на титуле, весьма почитаемом на Востоке, – Православная церковь. В эпоху, когда как православные восточные церкви Греции, Румынии и славянских стран, так и католические и протестантские наследники Западной латинской церкви стремятся положить конец старым спорам, у христиан появилось больше уважения к чужим чувствам, и ярлык «монофизиты» все чаще заменяется на «миафизиты». Это слово связано с выражением «одна природа» (миа физис), которое часто и несомненно использует епископ Кирилл в писаниях, заслуживших высокую оценку как на греческом Востоке, так и на латинском Западе. Я использую этот же термин, хотя сами миафизиты, быть может, восприняли бы его как несущественную уступку их желанию именоваться только православными.[458] Однако слово «миафизиты» указывает на то, что Кирилл, говоря о единой природе Христа, не рубил сплеча: он говорил, что природа Христа, возможно, является единой, но в то же время и составной. Различие между двумя греческими словами, обозначающими «один», выглядит несущественным, однако оказывается важным в свете обид полуторатысячелетней давности. В следующей главе мы расскажем о приключениях этих церквей, для которых отказ от Халкидонского соглашения (по прямо противоположным причинам) стал началом удивительных историй христианской проповеди, терпения и страданий. Среди наследников как восточного, так и западноевропейского христианского богословия бытует мнение, что Халкидон уладил все споры и усмирил страсти, по меньшей мере на тысячу лет. Истории, которые мы сейчас расскажем, покажут вам, что это мнение ошибочно.

Современная глобализация сделала возможным диалог между мировыми религиями, и за последние сто лет этот диалог сделался чем-то вроде международной индустрии. Однако для христиан это, скорее, возвращение к давней традиции: и прежде существовали христианские общины, для которых диалог с верующими иных религий был необходим и неизбежен, поскольку инаковерующие окружали их со всех сторон и часто решали их судьбу. И тем не менее христиане в те времена прошли тысячи миль на восток от Иерусалима и принесли христианское благовестие на дальние берега Китайского моря и Индийского океана. Одна из встреч породила легенду, в которой христиане всех народов и стран видели некое обетование грядущего обращения всего мира – хотя сейчас эта легенда в ее традиционной форме практически забыта. Это не что иное, как история Гаутамы Будды, превратившаяся в христианскую легенду об отшельнике и юном царевиче, Варлааме и Иосафате. Варлаам обращает царевича в истинную веру, но вера эта – уже не откровение Будды, а христианство; и Будда, сохраняя свое индийское и царское происхождение, становится христианским отшельником в Синайской пустыне.