Махурин устремил на Николая взгляд голубых глаз. Несколько секунд они смотрели друг на друга, глаза в глаза, словно каждый пытался прочитать во взгляде другого то, что не было досказано словами. Николай неожиданно отметил, что взгляд у Махурина какой-то теплый и мягкий, совсем не такой, как у бандитов, с которыми доводилось встречаться.

– А ты смог бы пойти на бунт?

– А зачем? Человек я физически и психически здоровый, спокойный, разумный и уравновешенный. Существующее мироустройство и нынешнее положение вещей меня очень даже устраивает. Сегодня время сильных и, я бы сказал, смелых людей. Это мое время. Зачем мне бунтовать – тем более, против Бога? – Махурин сделал короткую паузу, подумал и продолжил. – Бунт против Бога – это последнее, что может позволить себе человек. Хотя знаешь… Наверное, нет человека, который бы хоть раз не думал бы о разрешении своих проблем или об избежании страданий таким способом, как самоубийство. Как говорится, девять граммов инвестиций, и ты – недвижимость, с которой все проблемы решены… А что касается меня, то я только тогда, может быть, решусь на такой шаг, когда пойму, что жизнь стала невыносимой и ничего, кроме усиливающихся страданий, она мне не принесет. То есть, я – как кошка: как она никогда не нападает на более сильного противника и старается спастись бегством, так и я всегда буду стараться выжить, выплыть, удержаться. Понимаешь? Но если кошку загонят в угол, то она нападет, и будет биться насмерть. Я тоже: если загонят в угол и я пойму, что в этом нет моей вины, то, значит, мой бунт против такого положения вещей стал кому-то нужен. Может, тогда мой бунт против Бога станет угоден ему самому? Кто знает? Вот когда я это пойму, – что время моего бунта против Бога пришло, – вот тогда, может, и решусь. А так – во избежание неприятностей? Это – глупость, трусость и пошлость. Мне кажется, что я научился различать, где неизбежность, а где просто житейские неприятности. Мое дело учит меня этому каждый день.

…Николаю всегда доставляло удовольствие общение с Махуриным, поскольку из этих разговоров он практически всегда узнавал что-то новое, а случалось, что Махурин открывался ему с неожиданной стороны. А ведь самое интересное в жизни – это открывать для себя другого человека. У него иногда даже создавалось впечатление, что нет такой гуманитарной темы, по которой Махурин не имел бы своего мнения. Однако не это удивляло его. Человек, имеющий за плечами два института, живший в студенческой среде в перестроечное время, когда многое, ранее запрещенное, включая литературу, становилось доступным, такой человек, безусловно, впитывал в себя новые мысли, новые взгляды и представления. Тогда уже не стало запретных тем, обсуждалось все, и многие еще с тех времен сохранили в своем интеллектуальном багаже именно тогда приобретенные мнения и суждения. Удивляло другое: как случилось, что Александр Махурин, никогда не имевший хоть малого конфликта с законом и потому слывший в кругу их общих знакомых человеком, не имеющим криминальных наклонностей, стал бандитом, причем, не простым братаном, а лидером преступной группы, которую сам же и создал. Несколько лет назад никто не мог и предположить, что Махурин способен на насилие.

И как-то не верилось, что вот этот человек, только что рассуждавший о вещах, о которых не принято толковать в его окружении, – организатор преступного сообщества, то есть бандит, который более чем какой-либо другой братан, сознает, что он делает, понимает последствия своей деятельности и желает их наступления.

Закончить разговор им не дали. После осторожного стука в дверь, в кабинет втиснулся Мишаня.