– То есть – на всякий случай, что ли?

– Я что-то не пойму, Сань, к чему ты клонишь?

– Да все к тому же клоню: если держишь у себя огнестрельное оружие, за которое, как известно, положено уголовное наказание, то значит, рискуешь. Да ты не качай головой, не надо – ты рис-ку-ешь… А чего ради? Зачем?

– А ты – нет, не рискуешь. У тебя, поди, целый арсенал, а ты не рискуешь! Надо же как! – с нескрываемой иронией сказал Николай, перебив Махурина.

Махурин надолго вперил взгляд голубых глаз в Николая, а потом с улыбкой, снисходительно, сказал, словно учитель неразумному ученику, который никак не может усвоить простую истину.

– Я? Я, Коля, не рискую. Я – бандит! Понимаешь! Бандит! – ерничая, с чувством произнес Махурин. – Ты знаешь, это звучит… знаешь, как это звучит? Это звучит – не гордо. Это звучит неприкасаемо! Мы – санитары-экспроприаторы! Мы истребляем друг друга, то есть мы – санитары. Мы грабим награбленное, то есть мы – экспроприаторы, и мы же – опора нынешней власти! Понимаешь? Ну, может быть, опора, это несколько громко сказано, но то, что мы – главная часть опоры, – это точно. Причем, часть самая прочная: до тех пор, пока власть нас не трогает, мы голосуем за эту власть. А мы – все! – за нее голосуем! Все! Я никогда не проголосую за коммунистов, потому что они сразу нас уничтожат, если придут к власти. Поэтому до тех пор, пока у руля нынешняя власть, то и я, и мы, бандиты, мы сейчас ничем не рискуем. Нынешняя власть – гарантия нашего существования. Парадокс: рискуете вы, законопослушные, – чуть оступитесь – и вас сразу в кутузку за мешок картошки года на три! У нас с властью полное взаимопонимание и согласие: власть дает нам возможность обогащаться с рэкета и прочего, а мы ее поддерживаем своими голосами на выборах. Так что ты, Коля, законопослушный коммерсант, рискуешь больше нашего. Если наших братанов возьмут менты, то прокурор их отпустит. Мы ему денег дадим – и порядок. То же и судьи.

– Так и я тоже денег дам, – возразил Николай.

Махурин искренне, весело, от души, рассмеялся.

– Так у тебя не возьмут! Понимаешь? Не возь-мут! – повторил Махурин по слогам.

– Это еще почему? Что, мои деньги хуже ваших? Или ваши – ценнее и дороже моих? – искренне удивился Николай.

– Видишь ли, Коля, деньги, одинаковые деньги, иногда имеют разную ценность. Тебе это никогда в голову не приходило? Понимаешь, рубль, заработанный мужиком на заводе, дороже твоего и моего рубля. Надо объяснять почему? Естественно, нет. И так ясно. Но в определенных ситуациях вряд ли он ценен, этот мужицкий рубль… А вот мой рубль – дороже твоего, потому что добыт, я не говорю «заработан», я говорю «добыт!» – с большим риском, чем твой.

– А мой рубль… мой рубль не добыт, мой заработан.

– Все равно, это дела не меняет. В моем рубле больше риска или, я бы сказал, рисков. Да, ладно, в общем понятно.

– В твоем рисков больше, а в моем – труда! – не сдавался Николай.

– Да… наплевать. Пусть будет твой весомее, но у тебя, пойми ты, его все равно ни в прокуратуре, ни в суде не возьмут. И не только потому, что не все пока еще берут, и значит, надо знать, кому дать, но еще и потому, что деньги там берут от равных. Понимаешь, о чем я? Мы с ними, с берущими, на равных. Мы с ними – как партия и Ленин – близнецы-братья, – Махурин от души расхохотался своей шутке. – Поэтому от нас возьмут, а от тебя – нет. Ты им не равен. Прокуроры и судьи деньги берут от равных. А это значит, если ты попадёшься с огнестрельным нарезным, то деньги от тебя не возьмут! Оскорбятся предложением от представителя столь низкого сословия! Торгашеского! И ты получишь срок. Стопудово! Условно или реально – это уже другой вопрос, но срок ты получишь. Надеюсь, ты понимаешь, что я вовсе не имею в виду тебя лично. Тебя-то, Коля, мы никогда не отдадим в грязные лапы коррумпированного правосудия, – хохотнул Махурин и тут же, хитро прищурившись, весело спросил. – Но ты мне так и не ответил: для чего же тебе наган, если ты не думаешь воспользоваться им когда-нибудь и не думаешь продавать? Ты все-таки мне ответь, пожалуйста, для чего ты идешь на риск, храня его у себя?