Запаниковав, я с треском захлопнула крышку. Звук затих.

Что бы сделал мой отец, если бы узнал? Он не пользовался машиной после нашей неудачной попытки создать копию одной из ароматических бумажек, но если он передумает, если попытается воспользоваться ею, то узнает, что я натворила.

Быстро завернув аппарат в серую ткань, я положила его обратно на полку, убедившись, что он именно там, откуда был снят. Затем плотно прикрыла дверь кладовки.

Все исчезало. Бумага в аппарате, еда в кладовке, разум моего отца. Однажды он выложил на стол все запасы нашей еды. Порой он вынимал из ящичков оставшиеся флаконы, расставлял их рядами, пересчитывал и аккуратно ставил обратно. Он больше не сжигал исчезнувшие запахи. Он цеплялся за них, как будто они могли его поддержать. Наблюдая происходящее, я задавалась вопросом, была ли я единственной, кто видел, как балансирующий на грани разум теряет равновесие.

– Папа, – попыталась я достучаться до него. – Нам нужна помощь.

– Мы должны беречь их, – только и произнес он. И теперь стало абсолютно ясно, что он имеет в виду ароматические хранилища.

Но как насчет меня?! Я была ошарашена. Как насчет моей безопасности?! Что бы ни находилось за пределами нашего острова, это не могло быть так же плохо, как неизбежность голодной смерти. Русалки никогда не приносили нам коробок зимой. Мой отец говорил, что им слишком холодно, чтобы устраивать вечеринки. Теперь я понимала – это было связано с бурями и неспособностью лодок пройти через канал. До весны помощи ждать не приходится. И коль уж нам нужна помощь, мы должны сделать нечто, позволяющее ей дойти до нас, но отец не хотел привлекать никакого внимания к нашему острову. До тех пор, пока существовали флаконы.

Каждый день я ходила на утес и смотрела вдаль на большой мир.

Зима запускала ветер вниз по проливу, заставляя воду пениться. Острова на горизонте были чернильно-черными, без единого следа других людей. Определенно было бы глупо полагаться на удачу в нашем спасении.

Ночью, лежа в своей кровати на чердаке, я думала о том, что ароматические бумажки в ящиках почти совсем не шептались, они больше не рассказывали историй. Возможно, мой отец ошибается, и они не хотят, чтобы их спасали.

Однако есть вероятность, что они все еще могут спасти нас.

Я ждала несколько дней, когда отец наконец вышел из хижины и направился в лес. Как только он скрылся из виду, принялась за дело. Перекинув через плечо сумку для провизии, взобралась по лестнице к верхнему ряду ящичков. Наверху было опасно, воздух казался тяжелее и горячее. Мои ладони скользили по ступенькам. У меня был план, но какое-то мгновение я все еще не была уверена в правильности того, что делаю.

Протянув руку к верхней бутылочке, я посмотрела вниз и вдруг увидела наш мир, лежащий подо мной, как раскрытые страницы книги. Чердак, который мой отец обустроил для меня, одеяла, сшитые из лоскутов одежды, которую я носила все эти годы. Дровяная печь, на которой отец учил меня готовить. Дощатый стол, за которым он учил меня писать. Наши полки с книгами. Кресло, на котором мы их читали. Корзины, которые мы делали зимними вечерами, сплетая у костра пучки кедровой коры.

Это была наша жизнь – наполненная и дышащая. Не воспоминание, заточенное в бутылку. Тогда я поняла, что сделаю все возможное, чтобы спасти ее.

Я осторожно наклонилась вперед, вынимала флаконы из ящичков, один за другим складывала их в сумку. Красные восковые печати исчезали в ее глубине. Когда она заполнилась, ящички были приведены в порядок, чтобы ничто не указывало на мое вмешательство. Потом я спустилась по лестнице, прислушиваясь к тихому звону стекла.