Хранители Владарг Дельсат

БТР1 со скрипом остановился, не глуша, впрочем, двигатель. Отдельный разведывательный батальон перебрасывался с техникой из Баграма в Гардез2. Первая часть пути прошла неожиданно спокойно, «зелёнка» будто вымерла. В Кабуле встали на обед, заправку, чтобы «выгрести всё, что осталось на складах», и прочие военные развлечения. Прапорщик с редкой фамилией Полуэктов с удовольствием занимался выгребанием. Местные интенданты, видя этого «почти офицера» с двумя орденами, впадали в кратковременный ступор, чем товарищ прапорщик с удовольствием пользовался.

Старший лейтенант Васин отдыхал, пока его друг «выбивал» из складов хоть что-нибудь ещё сверх положенного. Юрку старший лейтенант знал давно, поэтому верил в него, как в самого себя. И действительно, взмыленный прапорщик отнял один из грузовиков и куда-то умчался. Васин только хмыкнул… Предстоял стодвадцатикилометровый переход в Гардез по не самым простым местам, и самое неприятное было в том, что старлей этим маршрутом шёл впервые. То есть возможных сюрпризов не знал.

– Прапорщик, возьми сестричку до точки, – попросил Полуэктова какой-то офицер. Приглядевшись, прапорщик узнал бригадного особиста3, что вызвало логичные, с точки зрения «почти офицера», вопросы. Рядом с начальником особого отдела бригады стояла Юлечка Ивантишина, при виде которой сердце Юрия на минуту замерло. Давно и, как он считал, безнадёжно влюбленный в женщину Полуэктов попал в логический тупик.

– Командир меня на ДШК4 наденет, – задумчиво ответил так и не пришедший ни к какому выводу прапорщик отдельного разведбата. – Мы же впервые идём, а вдруг там эти…

– Это приказ, прапорщик, – спокойно произнёс особист, отметая тем самым все сомнения.

– Есть, понял, – козырнул Полуэктов и улыбнулся Юлечке, спрыгивая с подножки. – Залезайте в кабину, товарищ медсестра.

Васин, увидев молодую женщину, сильно удивился. Удивлялся он минут пять5, вслед за ним удивлялся и поставленный в известность по радио начальник колонны. Когда поток… удивления иссяк, Юлька задорно улыбнулась, ответив тирадой, смысл которой сводился к тому, что её наличие в колонне не относится к служебным обязанностям товарища старшего лейтенанта, чем оного полностью убедила. Женщиной Ивантишина была весёлой и за словом в карман не лезла.

Разобравшись в порядке следования и разбудив механиков-водителей, офицеры готовились выступить в путь. Была надежда на то, что крупная колонна просто отпугнёт басмачей6, но, конечно, надежда была так себе. Проверив и зарядив всё, что поддавалось этому, а поддавалось абсолютно всё, колонна отдельного разведбата с приданным ему «кое-чем» выдвинулась «кое-куда». Взревели двигатели боевых машин, матерно перекликнулись водители, зашевелились башни и, испуская сизый дым сгоревшей солярки, машины одна за другой уходили в сторону конечной точки. В пути были возможны неприятные сюрпризы – впрочем, солдаты и офицеры уже привыкли к такой обстановке.

Юлечку затолкали в бэтээр7, чтобы злые дяди не обидели девочку нежданным выстрелом. Это было и правильно, и не очень – что-то покрупнее могло и похоронить всех. Басмачей уже потихоньку начинали называть просто «духами»8, но Васин перестраивался медленно, продолжая называть «нехороших дяденек» так, как привык. Внутри транспортёра было душно и жарко, впрочем, жарко было везде, а воду требовалось беречь. Самые умные пили не простую воду, а слегка подсоленную, а у глупых на марше фляги отбирали офицеры. Впрочем, глупых было немного, они или учились и умнели, или меняли полевую форму на цинковую9 и отправлялись домой.

Прапорщик сидел рядом с Юлечкой, наслаждаясь просто тем, что она рядом. Женщина была молчалива, задумчива, но при этом с хитринкой поглядывала на Полуэктова. Юра понимал всю бесперспективность своей любви, но ничего с ней поделать не мог. Юля же… Женщина была умной, носила погоны, о которых никто не знал, и занималась делами очень тайными, о которых знать посторонним не следовало.

– Ну, что сидишь, глазами лупаешь? – по причине шума в брюхе машины ей приходилось кричать. – Обними девушку!

– Есть, – рефлекторно отреагировал товарищ прапорщик, выполняя приказ красивой женщины.

– Тёплый, – констатировала она, впервые подумав о том, что дома её никто не ждёт. Юля была сиротой. Мамы своей она не знала, а папа погиб, когда девчушке было пять. Папины друзья не оставили, конечно, ребёнка, но возвращаться ей было совсем некуда – её никто не ждал. А ей, как и всякой женщине, хотелось тепла и ласки.

Поставив точку, я вздыхаю, задумчиво глядя в окно. В Афганистане меня не было, конечно, по возрасту не прошёл, но пишу о нём, потому что это более-менее безопасно. Попробовал бы я что-то такое о Чечне написать, начальству это точно не понравилось бы.

Я – писатель-фантаст, и эта история будет в результате очень даже фантастической, соединив прапорщика и медсестру, которая, конечно же, никакая не медсестра – ну да это уже понятно: не будут простую медсестру впихивать в колонну по приказу особиста, так что тут уже ясно, что всё не просто. Надо писать дальше, ибо считается, что кормлюсь я именно с этих вот книг.

На дворе – второй год так называемых «нулевых», бардака в стране хватает, и такая легенда вполне проходит, конечно. Ну а та контора, где я на самом деле работаю, огласки не любит, потому приходится легендироваться даже дома. Впрочем, на мой взгляд, это норма, нечего и думать о смене работы. Во-первых, от нас можно уйти только ногами вперёд, а это мне ещё рано, и, во-вторых, смысла в этом нет – работа интересная, с командировками, а от добра добра не ищут.

Мне тридцатник недавно стукнул, то есть детство моё прошло в той самой стране, где все и процветали. Допроцветались до того, что полыхнуло всё вокруг, как бензином политое, потому у меня сразу же нашлись интересные занятия. Года до девяносто шестого активно занимался, а потом меня пригласили уже и в нашу контору. Сыграло свою роль многое – и знание пяти языков на уровне свободного владения, и опыт, и даже тот факт, что заочно на физтехе тогда учился.

Ну а сейчас я на отдыхе после очередной командировки, сижу вот, книжку пишу, по сторонам поглядываю, но тут у нас тихо. Город Энск что при Союзе был тихим, что сейчас сонное царство, даже бандитов нет – нечего им тут делать.

Лихие девяностые, конечно, жизнь перевернули. И помотало меня где ни попадя, и семью забрало… Первым батя ушёл – просто не перенёс падения огромной страны, вот и подвело его сердце, а мама ушла вслед за ним, оставив меня одного на всём белом свете. Ну, тут ничего не поделаешь, жизнь – она такая…

Тяжело вздохнув, я снова берусь за перо – нужно дописать хотя бы до конца главы. Завидую я этому прапорщику – девчонка рядом непростая к нему неровно дышит, да и он сам влюблён, не то что я – один как перст. Но с моей работой так, может, и лучше, просто тоскливо иногда. Человек – всё же животное коллективное… Ладно, всё, отставить хандру, писать надо.

Сидя на высоком стуле, стоящем на веранде богатого дома, я курю тонкую сигарету, задумчиво глядя на качающиеся ветки дерева. Что это за дерево, мне неинтересно, я просто бездумно смотрю на шевеление листьев. Сижу, курю и смотрю…

Мне недавно исполнился двадцать один год, можно было бы сказать, что я ещё ребёнок, вот только детства у меня никогда не было. Хотя, может быть, я его просто не помню, ведь нашли меня голой и босой на улице. Хорошо, хоть лето было. Сидела в траве, ничего не понимала, даже разговаривать не умела, как говорят. Докторша записала меня двенадцатилетней, так я в детском доме и оказалась. Даже имя мне там дали, ведь настоящего я не помню. Я о себе настоящей вообще ничего не помню…

Первое моё воспоминание связано с детским домом. Наверное, память сохраняет только самые яркие моменты, поэтому моим первым воспоминанием оказывается боль. Сильная боль сзади, чей-то истеричный крик – и больше ничего. Взрослые в детском доме были злыми и какими-то усталыми, отчего предпочитали с нами общаться тумаками, поэтому я быстро научилась прятаться, пока не начала разговаривать, а вот в школе… Помню, что хорошо училась, но вот чему там учили – не помню совершенно.

Прятаться надо было не только от взрослых, но и от старших ребят, которым я чем-то нравилась, хотя ничего особенного во мне нет. Большие зелёные глаза, светлые волосы, ну и худая я очень была, потому что кормили нас так себе. Кто постарше и небрезгливый, те воровали, а я не могла. Меня даже заставить пытались силой, но я всё равно не могла, поэтому, наверное, и отстали.

Самое страшное началось, когда выросла грудь. За неё любили хватать старшие ребята и даже иногда взрослые. И пугали сильно, просто до дрожи. Я одно время даже спала под кроватью, чтобы не нашли. Так что воспоминания у меня о детстве не очень.

С Серым я познакомилась, когда мне четырнадцать уже было. Не знаю, что Серёжа забыл возле нашей школы, но он меня отбил тогда от целой компании. Старшие ребята уже задирали на мне одежду – понятно, что собирались сделать, они зажимали мне рот и били в живот, отчего я не могла им сопротивляться. Я как сейчас помню этот день…

– Будешь сосать хорошо – целая останешься! – шипел мне в лицо Колька из десятого класса.