Тут она сама задумалась над вероятностью того, о чём сказала. Посчитав всё-таки это важным, хотела продолжить, но он подхватил её мысль.

– Вы не напрасно верите в поклонение природе, так как любовь, соглашусь с вами, есть высшая форма её выражения. Хотелось бы, чтобы ваши мысли и слова превратились в своеобразные Веды. Только свободная любовь идёт, скорее, от мук любви, а при некоторых нормах и к поиску более качественного потомства. В возможном мире прави ваши жрицы вряд ли смогут стать посланцами свободного от предрассудков мира. Посохами волхвов тоже стать не смогут, хоть вы их будете стараться являть небесными существами. Исполнять ваши требования и нести в этот мир пожертвования от небес вряд ли тоже смогут, как и вдохновить на них, скорее заблокируют и святую истину, и здравое развитие совсем. Чтобы этого не случилось, деньгами не поможешь. Однако ритуалы, обереги, песни можно возрождать, и они смогут дать силу и стать их Ведами помогающими людям жить дольше и любить больше, если они будут предрешены богами любви. Только их тоже надо найти в природе и помнить, что в языческой вере существовали и сворожьи дни, и сворожьи ночи. Только у сворожьего круга любви нет связи с предками и нет связи с нашими богами современных вер. Сворожья ночь над миром – это как индийская богиня Кали. Писалось где-то, что когда-то придёт сворожий день любви. В нём погибшие социальные паразитические явления вряд ли будут зовом к новой эпохе безмятежной чувственности, чтобы питать сознание и души людей любовью, как искусством. Тут всё путано, и трудно прийти к истине. Однако поклонение природе, согласен, должно являться движущей силой жизни, чтобы уйти от анархии. Каким же должен стать мир счастья и в каких понятиях торжествовать его храмы, мне не ясно.

Как только он закончил своё сумбурное изложение, перестал ходить и сел на прежнее место, а она, чтобы особо не напрягать его бессмысленными раздумьями, наполнила его бокал неким своим напитком. Уже после того, как они осушили свои бокалы, она, будто чувствуя уязвлённость его равнодушием к её чарам, продолжила своё утверждение:

– Если пожертвование от бога нельзя будет рассматривать как покупку проститутки, а, наоборот, восхваление женщин, идущих на свободу секса, как Юдифь на бой с врагом, ради спасения отечества, то свободная любовь и её храмы в определённых условиях и случаях могут существовать, если не будут отрицать и ломать устоявшиеся исторические формы сексуального общения.

Мораль таких героических женщин не осуждает, а значит, и женщин, спасающих общество от сексуального одиночества и самоудовлетворения, ради благородной цели счастья, почему же нужно будет осуждать? Может, лучше их, как лекарство, выписывать для спасения счастья общения? С тем же самым можно подойти и к необходимости готовить любовниц для смертников, если обществу нужна будет непобедимая такая армия. Смертники войны и смертник любви должны иметь свою героическую значимость. Для этого нужно творить обряды на дар и ниспослание любви по любому общественному требованию и желанию, как дар божественного, за явление подвигов и добра. В объятьях чувственной женщины мужчины говорят с богами и чувствуют их больше, чем в церкви. В древности подобное существовало и осуждения не знало, а за подвиг в честь дамы ублажать героев готовы были все. За женщин они на смертные подвиги больше и охотнее шли, чем за Бога. Порой только соитием любовь и возбуждали. Подумайте, для чего мы живём? – с усмешкой, полушутя, заключила она.

Он опять не знал, что ей сказать и чем ответить, так как посчитал, что её эмоциональность скорее определена женским самолюбием, чем логическими раздумьями о каком-то смысле. Наконец, чтобы не выглядеть немым истуканом, как-то собрался с мыслями и стал говорить, стараясь быть вразумительным: