Во дворе Герасим сколачивал из досок будку. Пес сидел рядом, наблюдая за работой, будто инспектируя. Увидев меня, закрутил хвостом, ткнулся лбом мне в бедро, явно не решаясь поставить лапы на юбки. Я потрепала его по голове, по ушам.

– Смотрю, вы нашли общий язык.

Дворник широко улыбнулся мне, пес гавкнул.

– Вот и славно. Герасим, как закончишь, сходи в деревню, пожалуйста. Позови кого-нибудь, кто согласится барыню обмыть и подготовить.

Дворник кивнул. Я потерла лоб. Мысли скакали и путались: слишком много непривычных забот.

– Да, еще надо найти кого-то, кто бы гроб сделал.

Герасим помотал головой.

– Нет? – переспросила я.

Неужели я опять ошиблась и здесь не хоронят, а кремируют или еще как-то обходятся без гробов? На моей шее висела веревочка с медальоном в виде трех языков пламени. Я приняла это за какую-то памятную вещь, но что если это местный нательный крест? Тогда и…

Дворник не дал мне додумать эту мысль. С явным удовольствием забил последний гвоздь, поставил готовую будку, указал на нее псу.

– Принимай работу, – улыбнулась я. – И надо имя тебе придумать.

Пес сел, наклонив голову и внимательно на меня глядя.

– Полканом будешь?

Он довольно гавкнул, покрутился, виляя хвостом, заскочил в будку и выскочил обратно, снова повертелся, демонстрируя свою радость так явно, как умеют только собаки, и опять вернулся в будку. Один обустроен, уже хорошо.

Герасим осторожно тронул меня за локоть и указал на дом. Я пошла за ним. Он взял на кухне свечу, хотя было уже светло. У сломанной ступеньки дворник сокрушенно покачал головой, но пошел дальше. Мы поднялись на самый верх, где была моя каморка и еще одна лестница, над которой виднелся дощатый люк в потолке. Дворник поднялся туда и, свесившись сверху, поманил меня. Я взобралась следом и оторопело замерла.

К тому, что человек может готовиться к собственной смерти, запасаясь всем необходимым, я привыкла: так делали все в дедовой деревне. Так поступил и мой дед, храня и новую – «чтобы не стыдно было» – одежду, и гроб – «чтобы живым забот меньше было». Я знала, что многие старики отказывали себе во всем, только чтобы отложить на похороны, не обременяя расходами близких.

Но к увиденному я готова не была.

Края просторного чердака терялись во тьме, откуда кое-как проглядывали очертания сдвинутой к стенам мебели. В центре царствовал огромный саркофаг из красного дерева, лак и золоченые накладки отражали огонек свечи. Рядом стоял еще один – поскромнее, зато с окошком. Поверх него лежала длинная металлическая трубка, цепочка с рукояткой и медный колокольчик. Несколько секунд я мучительно соображала, зачем может понадобиться гроб с перископом. Наконец дошло: тетушка боялась оказаться похороненной заживо. Трубка должна была дать возможность дышать, а колокольчик – звонить, призывая на помощь.

Рядом скромно притулился третий гроб из простых полированных досок.

Похоже, вид у меня был очень ошалелый, потому что Герасим посмотрел на меня с сочувствием. Потом несколько раз энергично кивнул, улыбнулся, будто говоря: «Забыла? Неудивительно, учитывая все случившееся».

– Лучше б о душе подумала, старая карга, чем гробы коллекционировать, – буркнула я.

О покойниках или хорошо, или ничего, но отзываться хорошо о женщине, позволявшей прислуге так обходиться с бедной родственницей, у меня не получалось. Может, конечно, она считала, будто, держа девчонку в черном теле, оказывает той благодеяние, но верить в это было трудно.

Герасим демонстративно вздохнул, едва не затушив свечу. Был ли он со мной согласен или напоминал о приличиях? Я решила сменить тему.