Пламя?

Сюртук полыхал ровно там, где уперлись мои ладони, отпихивая мерзавца. Но как?

Долго удивляться мне не позволил Полкан: опрокинул управляющего на землю, вцепился в руку, которой тот закрывал шею. Я испугалась, что дело кончится трупом, а крайним сделают пса. Да и порасспросить этого типа было бы полезно.

– Полкан, к ноге! – крикнула я, совершенно забыв, что дворняге негде было пройти курс дрессуры.

Но тот мгновенно послушался, слез с управляющего, всем видом показывая разочарование. К ноге, правда, тоже торопиться не стал, навис над человеком, готовый снова вцепиться. Савелий сбил пламя, но встать не решился, отползал, с ужасом глядя то на собаку, то на меня.

Я перехватила полешко поудобнее, шагнула к управляющему.

– Ты кровавую тряпицу мне под тюфяк подложил?

Челюсть его затряслась, но вместо признания раздался отборный мат.

Полкан, угрожающе зарычав, качнулся к управляющему.

– Убери собаку! – взвизгнул тот.

Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. Я демонстративно взвесила в руке полено.

– Чем тебе исправник помешал? Чего боишься?

– Глафира Андреевна, что вы делаете?

Я ругнулась: как невовремя! К нам, отдуваясь, бежал доктор. Видимо, Савелий орал достаточно громко, чтобы тот услышал и помчался спасать. Надо отдать должное приказчику – опомнился он быстро.

– Помогите! – завопил он во всю глотку. – Она бешеная!

Все же в возрасте Ивана Михайловича бегать надо или регулярно, или вообще не пытаться. Когда он остановился подле нас, я испугалась, что он свалится с сердечным приступом, а кто знает, есть ли в этом мире подходящие лекарства. Второго доктора-то под рукой точно нет!

– Глафира… Андреевна…

– Она натравила на меня собаку, а потом накинулась с магией. Вот! – Жестом матроса, рвущего на груди тельняшку, управляющий распахнул полы сюртука, показывая обгорелые прорехи на жилете и рубашке – вплоть до тела, где вздувались волдыри.

Меня передернуло.

Это в самом деле я сделала? Следы выглядели так, будто мои руки превратились в раскаленные утюги. Я уставилась на них. Руки как руки: широкие от работы ладони, мозоли, заживший порез у основания большого пальца. Снова посмотрела на обожженного приказчика. Замутило: все же живой человек, хоть и гаденыш.

– Я просто вышел во двор, а она…

Я обтерла разом вспотевшие ладони о юбку. Похоже, я сама себя закопала: если я способна, разозлившись, поджечь чужую одежду и обжечь до волдырей, то могла и тетку рубануть, тоже разозлившись. Почему, ну почему эта магия, будь она неладна, вылезла вот так?

Иван Михайлович помог управляющему подняться. Посмотрел на него. На меня.

– Ее надо запереть, а пса пристрелить, – не унимался Савелий.

Полкан зарычал.

– Тихо, мальчик. Тихо. Я тебя в обиду не дам.

– Глафира Андреевна? – Доктор порывисто шагнул ко мне. – Вы позволите?

Он приподнял мне подбородок, разглядывая шею.

– Повреждения не так серьезны, синяка, скорее всего, не останется. Но несомненны, – заключил он. – Похоже, ваша беседа с самого начала протекала не слишком мирно.

– Я защищался! – возмутился управляющий.

– Савелий Никитич. Настоятельно рекомендую вам исполнить просьбу, – это слово он выделил голосом, – исправника и, вернувшись в свою комнату, оставаться там столько, сколько понадобится.

– Это называется домашний арест, и я требую объяснений…

– Требуйте их у его сиятельства, – отрезал доктор. – Вернитесь в комнату, я приду обработать ваши ожоги.

– Вы не имеете права распоряжаться в чужом…

Иван Михайлович посмотрел на меня.

– Глафира Андреевна?

– Будь моя воля, я выставила бы этого человека из дома без расчета. Но не буду спорить с его сиятельством…