Ничего, кроме этого серого дома с едва теплящимся камином и протекающей крышей.

 – Брэди, я хочу поговорить с управляющим, – попросила она. – Пригласи его, пожалуйста, в кабинет.

И слуга замялся на месте.

 – Моя госпожа, – произнес, явно страшась огорчить ее еще больше, – управляющий уж неделю как в доме не появлялся. Так и сказал, когда уходил: «Ноги моей здесь больше не будет».

 – Почему он так сделал? – возмутилась Аделия. – Как он мог уйти, ничего не сказав своему господину...

 – Да он каждый раз говорил мастеру Джону, что денег взять негде, моя госпожа, что мэнор на грани банкротства. Что ему нужны средства, чтобы нанять стригалей, чтобы свести шерсть в Манчестер и продать по хорошей цене. Чтобы крышу, в конце концов, починить... И с торговцами расплатиться. Да только все без толку... Вот Бенсон и плюнул на все, не выдержал просто. Надоело смотреть, как налаженное хозяйство по миру идет! – заключил он с запалом, который тут же угас. – Впрочем, если вы здесь, – добавил с искрой надежды, – все может наладиться... Разве нет?

Слуга явно дожидался ответа, обнадеживающего заверения в том, что хозяйство удастся спасти, выплатить все долги и зажить добрым домом, только Аделия не представляла, как можно добиться такого.

Как быть, когда у тебя в животе ненавистный мужу бастард, хозяйство в полном упадке, и супруг не намерен это как-то исправить, и страшно до жути, что об этом узнает отец. Он-то мечтал сделаться тестем барона, богатого, знатного человека, а вышло как раз-таки наоборот.

И обвинит он, конечно, ее, свою непутевую дочь, как любил он говаривать, и даже не вспомнит, как сам буквально тащил ее к алтарю. И слезы ее мало что значили...

 – Могу я посмотреть расходные книги? – спросила девушка, чтобы хоть что-то сказать.

И Брэди повел ее в кабинет, где на полках хранились бухгалтерские гросбухи за последние годы... В них, если дело велось исправно, вносились любые финансовые движения: будь то оплаченный счет, товары, поступающие в поместье или увозимые из него, – все записывалось на их толстых страницах аккуратной рукой. Ее отец фиксировал все, вплоть до покупки отделанных кружевом воротников, носовых платков и дамских подвязок...

Аделия с трудом сняла книгу с полки и положила на стол – ее охватила какая-то священная робость: отец и близко ее к своим книгам не подпускал – и она, пролистав до последней страницы, поглядела на последнюю запись.

 – «Мешок бобов», – прочитала она. И повела пальцем чуть выше... Выплата за бочонок вина, за подбитые у сапожника туфли, за кусок батистовой ткани...

 – Это Бенсон выплачивал тем, кто не мог больше ждать, моя госпожа. Выкручивался как мог...

Аделия ощутила себя такой беззащитной перед числами в книге, что на мгновение онемела. Брат как-то пытался учить ее математике, да отец воспротивился: «Не дури девке голову, дуралей, зачем бабе числа считать, лишь бы мила была да приятна в общении. А еще плодовита! Большего и не требуется».

 – Где я могу найти Бенсона? – спросила она. – Может быть, он вернется, если его попросить...

Брэди как-то неуверенно хмыкнул.

 – Да в городе он, госпожа, куда ему деться, просто... я не уверен, что он согласится.

 – И все-таки я попробую, – решила она.

Подошла в задумчивости к окну и отдернула полную пыли портьеру – яркий свет ослепил ее на мгновение.

А потом она увидела человека: он как раз входил в ворота.

Коллум Шерман явился за лошадью...

По-хорошему ей бы выйти и высказать благодарность за помощь, однако она не могла себя пересилить: стоило только увидеть его, как стыд заставлял ее сердце сжиматься.