Даже в таком положении мне приходится слегка задирать голову, потому что он все равно выше.

– Их было пять, Эля. Пять дней твоей болезни и беспамятства, пять дней наших полностью развязанных рук, чтобы выяснить произошедшее. Разве ж это быстро? – не спешит принимать мою похвалу хозяин дома.

Мне это не нравится.

Он будто обесценивает свой труд. Хотя любому человеку прекрасно понятно, что никто бы и пальцем не пошевелил, не получи от него прямого указания.

Как бы он не скромничал, это его, Альберта, личная инициатива. Как хорошего человека, не бросившего пострадавшую в беде. Как руководителя, давшего задание подчиненным выяснить причину аварии и размотать преступный клубок насколько возможно. Как мужчины, взявшего на себя ответственность и заботу о женщине и обеспечившего ей максимально комфортные условия для проживания и выздоровления.

И пусть он не желает признавать собственные усилия. Поступать аналогично я не собираюсь. Ни за что.

– Знаешь, я бы и за год не разобралась, – откровенничаю, качая головой. – Такие причинно-следственные связи – дочери, сестры, любовницы – это нечто запредельное. Тем более, завязанные на, по сути, ничего незначащем человеке. Ну кто он мне, этот Коршунов? Один из десятков заказчиков, которого я знаю без году неделю. Сегодня – здороваемся, завтра – уже нет. А его любовница взяла и приревновала. Почему? Я не понимаю, – развожу руки в стороны. – Но самое страшное во всем произошедшем то, что на моем месте могла оказаться абсолютно любая девушка. И не факт, что уже не оказывалась… и… и с ней не поступали так же жутко...

Перед глазами вспышками мелькают кадры, как я беспомощно барахтаюсь среди слетевших с катушек парней, а они ржут и пинают меня, как бездомного котенка; как, не разбирая дороги, я несусь по сугробам в ночной лес, надеясь спасти жизнь; как жмусь к обледеневшим деревьям, пытаясь выяснить, с какой стороны стоит ждать опасности, а в это самое время мой организм ведет борьбу, стремясь сохранить последние крупицы тепла в околевшем теле…

Жуткая картинка. Омерзительная.

Вздрагиваю и, чтобы не показывать очередной приступ слабости Гольдману, отворачиваюсь от него и делаю шаг на новую ступень. От резкого поворота и сбившегося внутреннего навигатора, пульсация в голове усиливается, шум в ушах нарастает, а картинка перед глазами смазывается.

Состояние – еще секунда и упаду в обморок.

Чтобы не оступиться, цепляюсь за перила. Вовремя. На секунду свет перед глазами меркнет, а по позвоночнику вниз стекает волна жара. Бросает в пот.

– Эля, что случилось? – вопрос Альберта, который, похоже, он задает не в первый раз, разбираю, только увидев его лицо и губы.

Чуть позже ощущаю его руки, придерживающие меня за спину и поясницу.

– Я… кажется переоценила собственные силы, – дергаю губы в подобии улыбки, – но все уже в порядке. Сейчас пойду.

Попытка обмануть оказывается провальной. Ступени, как назло, танцуют и, утекая, уходят из-под ног. Реальность рассеивается и воспринимается с заметным опозданием.

Что за ерунда?

Жмурюсь.

– Давай-ка я тебе помогу, – Альберт, не дожидаясь просьбы о помощи, прижимает к себе плотнее и второй рукой подхватывает под ноги.

Секунда. И я взмываю вверх.

Успеваю ли сдержать вскрик испуга или это только моя фантазия – сказать не берусь. Зато другое могу утверждать точно – держаться за шею Гольдмана мне нравится хотя бы потому, что я верю в ее надежность.

Да, несомненно.

Вот уж что реально и несокрушимо.

Минуты, когда меня несут на руках по лестнице, а потом по коридору и дальше по комнате, хочется растянуть в бесконечность. Но все хорошее обычно быстро заканчивается.