И начала детей учить. И науку слегка подталкивать, куда-нибудь.

Заработалась, заигралась, привыкла. А там в моей жизни, спустя пару лет активного преподавания на родной кафедре в Универе, появился Александр Михайлович Миронов.

Прости, Господи, вот же дура я была, да?

22. Глава 20: Наизнанку. Морально

«Жизнь отреченья, жизнь страданья!

В ее душевной глубине

Ей оставались вспоминанья...

Но изменили и оне...»

Ф.И. Тютчев

Что можно сказать про наш с Сашей интим?

Ну, ничего плохого. Правда, и хорошего тоже немного. Вообще, на мой взгляд, говорить там не о чем и раньше было, а с этого лета так и вовсе – тишь да гладь. Вот только с благодатью не сложилось.

Все у нас так. Нормально.

Обычно. Привычно.

Приятно.

Может, по молодости лет Александру и были свойственны страстные порывы, но мне он достался умудренный годами, опытом, остепенившийся, замедлившийся до уровня моей неразвитой, но уже покалеченной постельной активности. Так что темпераменты у нас (у меня в тридцать и у него в пятьдесят) совпали.

Вот тогда раз совпав, мы и прожили десяток лет.

И вполне складно, сказала бы я еще месяц назад.

Но вся тревога, которая невольно заползла в сердце и душу за последние дни, погасила даже те немногие искры интереса и активности, что у меня в принципе имелись в наличии.

Из-за Руслана с его горящей первой влюбленностью я теперь стала нервно реагировать на вербальное выражение чувств. Они все казались мне надуманными, чересчур превозносимыми и бесконечно далекими от разумной жизни.

Бесили в любом проявлении.

Не скажу, что Саша много мне о любви говорил, но сейчас меня раздражали даже вполне цензурные и вежливые намеки.

Тех эмоций, что во мне вызывал Влад, я боялась. Понятия не имела, что с ними делать, куда пристроить в своей упорядоченной холодной голове и жизни. Одновременно часть моей души, спрятанная глубоко-глубоко под любовными разочарованиями, дико жаждала в этот огонь, что полыхал в глазах Ланского, окунуться.

Возможно, даже к черту сгореть.

В принципе, я уже рассматривала вариант, что выживать с угольками и пеплом в душе мне, пожалуй, не привыкать, да и спокойнее так. А тут все полыхнет с гарантией и выжжет во мне вообще все женское, маетное, тоскующее. Все, что еще может чувствовать, желать, томиться и стремиться. Раздражать, бесить, мешать работать, учить, двигать науку и воспитывать подрастающих специалистов.

Роботом я не стану, у меня же есть ослик, Нинка, Лей с девчонками. Но всякое чувственное и страстное сдохнет гарантированно, прогорев до самых корней. Так что я спокойно смогу посреди просмотра фильмов или пьес отворачиваться от сцены или утыкаться в телефон, объясняя лаконично: «Это про любовь. Мне неинтересно».

Заживу!

Двусмысленная трактовка у этого слова, конечно, та еще.

Но я в любом случае выдержу. После всего того веселья, которое уже довелось ощутить, я знаю, что не умру.

А вот испытать фантастические эмоции, пережить, возможно, самое сильное и яркое приключение в жизни – хотелось бы. Хотя сознательным серьезным сорокалетним женщинам это и неприлично, да и не положено уже.

Но раз я до своего возраста так и не сподобилась полыхнуть, то может это вообще последний шанс?

Ну а что? Сейчас вернусь из командировки и буду разбираться со своей внезапно сбившейся личной жизнью.

С Сашей, похоже, мы-таки расстанемся.

Мне хочется плакать? Вероятно.

Как мне?

Больно, страшно, стыдно, но еще и обидно! А как же – я же всегда делала, как мама говорила: соглашалась, поддерживала, уступала, жертвовала своими интересами, выполняла весь положенный функционал жены, наплевав на настроение, состояние, собственную усталость или загруженность. И к чему это привело? Где хотя бы разговоры по душам, обсуждение рабочих и околонаучных тем? Я уже не вспоминаю про путешествия, прогулки или совместные исследования.