Я свалилась Нинку на голову, без предупреждения, вообще без каких-либо звонков, поводов и опознавательных знаков. Но подруга стойко выгуливала меня с моей истерикой пару часов вокруг своего дома. Потом также молча приволокла к себе на кухню, где ее родители меня накормили пловом и напоили имбирным чаем с корицей.

С тех пор уж двадцать лет для меня Нина и ее родня – символ покоя, принятия, дома. Даже то, что общаемся мы редко, ощущений не притупляет. Они есть где-то там. Там тепло, светло, спокойно. И для меня всегда есть место. И это хорошо.

Дальше по жизни меня штормило прилично.

К аспирантуре я остыла, и ненависть к противоположному полу слегка попустила. Так у меня случился Костя. Из НГУ.

Новосибирск от Петербурга далеко, поэтому виделись в течение тех лет мы в основном на конференциях, семинарах, всяких студенческо-аспирантских собирушках в Москве, Петербурге, Казани и самом Новосибирске, естественно. Научная заинтересованность, увлеченность с легким налетом страсти сквозь время и пространство. Да, все было классно аж целых три года, а потом он спер две мои статьи.

И я от всей души прокляла Константина на веки вечные. Статьи пришлось писать полностью новые, хотя мой науч.рук и ругался. Но делать было нечего, так как первая версия вышла на всю страну и научное сообщество под авторством Кота. Гори, Костя, в аду.

Нет, я все написала, снискала даже пять-шесть приличных рецензий признанных мэтров от науки. Это заслуга моего науч.рука, его супруги, и да, науч.рука Кости, как не смешно об этом говорить. Короче, меня умеренно похвалили, да так, что хватило на защиту кандидатской. После нее Костя прилетал в Петербург. Приносил цветы. Я, по словам Нинка, что наблюдала этот цирк из первого ряда, позволяла их возлагать. Но самого Константина погнала на хрен поганой метлой.

Так и разошлись.

Потом случился Дмитрий. Тут вышло страшнее.

Кот получился вообще как бы случайно. И невинность потерялась совершенно нечаянно в научных диспутах, да. С Димой сразу было все не так.

К Дмитрию Вишневицкому на работу меня устроила Нинкина мать. Это первое. И работа эта была кардинально левой, то есть не связанной с моей научной деятельностью совершенно. Это второе.

И первое, и второе для меня было странно, поэтому, может, я вначале слегка подтупливала.

Димка был классный: веселый, активный, задорный, но совершенно несознательный. Отличный парень, но бизнесмен абсолютно никакой. Дела его кадрового агентства изрядно просели, когда он расстался со своей милфой. Боги, в те времена, пятнадцать лет назад, даже термина такого не было, говорили «солидная любовница в возрасте».

Если откровенно – я могла бы их вытащить. Но я до этого проконсультировалась со взрослой, разумной адекватной и много повидавшей дамой, Нинкиной мамой, Алевтиной Ивановной. Эта прекрасная женщина мне сказала одну вещь, что я до сих пор храню в сердце:

- Мышка-малышка, если этот хмырь до сих пор, проработав вместе с тобой столько времени, ни замдиректора тебе не дал, ни под венец не утащил – да не пошел бы он на хрен? Ты сама по себе можешь очень много. Зачем дарить бриллианты свиньям, что не в состоянии их оценить?

Я тогда решила, что Алевтина Ивановна права.

Прооралась, прорыдалась да и заморозилась напрочь. Полгода пожила на успокоительных и снотворном. Потом поехала в Ухту, послушала дорогих родственников, опять поплакала.

И устала. Устала от чувств и эмоций. От постоянных провалов, разочарований и боли.

Месяц вдохновенно страдала, а затем взялась-таки за ум.

Для начала бросила всякую левую практику, не связанную с наукой. Потом определила для себя стиль поведения и удобную маску, такую, прохладно-отстраненную.