Крышка люка, которую французы остервенело крушили ломами и топорами, уже начала разваливаться на доски, а в ее середине появилась дыра с зазубренными краями.

– Мы расстреляли все свои заряды, – сообщил Хорнблауэру Бэдлстоун. – Когда погрузимся в шлюпки, придется грести что есть мочи.

Словно в подтверждение его слов, внизу громыхнуло, дыра на миг осветилась вспышкой, и между ними просвистела пуля.

– Была бы у нас… – начал Бэдлстоун и умолк, поняв, что решение есть; Хорнблауэру эта мысль пришла одновременно с ним.

Бриг, догнав «Принцессу» в сгущающихся сумерках, дал предупредительный выстрел поперек ее курса; тогда-то она и легла в дрейф, якобы сдаваясь. Орудие, из которого этот выстрел произвели, наверняка было по-прежнему готово к бою. Бэдлстоун ринулся к батарее левого борта, Хорнблауэр – к батарее правого.

– Тут есть заряды! – заорал Бэдлстоун. – Эй, Дженкинс, Сэнсом, подсобите!

Хорнблауэр оглядел кольца из толстого троса, в которых лежали ядра, и довольно быстро нашел желаемое.

– Картечь – вот что сейчас нужно! – сказал он, подходя к Бэдлстоуну с цилиндрической коробкой в руках.

Бэдлстоун и его помощники работали как одержимые; чтобы гандшпугами развернуть пушку к люку, требовались неимоверные усилия. Пушечные катки скрипели и выли, скребя по палубе. Бэдлстоун взял полотняный картуз с порохом из ведра для переноски, стоящего наготове подле орудия. Картуз забили в пушку, следом забили картечь – тонкую металлическую коробку с полутора сотней пуль. Артиллерист Герни через запальное отверстие проткнул картуз протравником и всыпал из рожка тонкого пороха, затем начал вталкивать подъемный клин; казенная часть пушки приподнялась вверх, жерло угрожающе уставилось в люк. Бэдлстоун оглядывался, поворачивая черное лицо то в одну, то в другую сторону.

– Все в шлюпки! – скомандовал он.

– Мне лучше остаться с вами, – предложил Хорнблауэр.

– Спускайтесь в шлюпку вместе с вашим отрядом, – повторил Бэдлстоун.

Это было разумно; они отступают, и лучше оставить в арьергарде как можно меньше народа. Хорнблауэр вслед за своими людьми спрыгнул в шлюпку «Принцессы», почти все, кто были с Бэдлстоуном – в шлюпку брига. Хорнблауэр привстал на цыпочки, одной рукою держась за фор-руслень, а другой по-прежнему сжимая узел из одеяла. Отсюда он еле-еле мог видеть кренящуюся палубу, по которой среди рангоута и порванных снастей перекатывались мертвые тела. Однако на вантах по-прежнему горели два фонаря, дверь по-прежнему закрывалась и открывалась, выпуская сноп света. Герни, видимо, втолкнул под казенную часть пушки еще один клин, и теперь жерло под крутым углом указывало в люк. Они с Бэдлстоуном отошли от пушки, и Герни дернул шнур. Оглушительный рев, слепящая вспышка, клуб дыма и дикие крики из-под палубы. Последние англичане – Бэдлстоун, Герни и те, кто охранял люки и пленников, – бегом бросились к шлюпкам. Бэдлстоун, замыкавший отступление, обернулся и выкрикнул что-то яростное, прежде чем спрыгнуть в баркас брига. Хорнблауэр выпустил руслень и сел на кормовое сиденье.

– Отваливай! – приказал он.

Далеко во тьме плясала крохотная светлая точка – фонарь «Принцессы». Пять минут, и они, не опасаясь преследования, с попутным ветром полетят к Англии.

Хорнблауэр написал последние строчки письма и быстро перечитал его от слов «моя дорогая жена» до заключительного «твой любящий муж Горацио Хорнблауэр», сложил лист, убрал его в карман и вышел на палубу. Последний виток швартова обнесли вокруг тумбы, и «Принцесса» надежно встала у пристани в провиантском доке Плимута.

Как всегда, в этом первом соприкосновении с Англией была какая-то нереальность дурного сна. Люди, дома, склады вырисовывались неестественно четко, голоса звучали иначе, чем на море, даже ветер был не такой. Пассажиры уже сходили на берег, где собралась толпа зевак: баржу, прибывшую от Ламаншского флота, встречают всегда, поскольку она может доставить новости, но баржа, которая взяла на абордаж и захватила, пусть на несколько минут, французский военный бриг, была в диковинку даже здесь.