Он выпрямился и увидел прямо перед собой другого человека, который подбежал к люку с той же целью. Пальцы невольно стиснули рукоять шпаги – идиотизм, но Хорнблауэр просто не ожидал увидеть черное лицо так близко от себя.

– Мы с ними справились, – раздался в темноте голос Бэдлстоуна, и Хорнблауэр сразу узнал его силуэт.

– Где Мидоус? – проговорил он сипло – горло пересохло от волнения.

– Покойник, – ответил Бэдлстоун, указывая рукой.

Дверь, словно в ответ на вопрос, опять приоткрылась. На палубу хлынул свет, и Хорнблауэр вспомнил. По дальнюю сторону люка валялись два мертвеца. Один – по всей видимости, Мидоус – полулежал на боку, раскинув руки и ноги. Из груди торчала рукоять рапиры, и было понятно, что клинок, прошедший насквозь, упирается в палубу и держит его в таком положении. Зубы были оскалены, и в дрожащем свете казалось, будто черное лицо кривит судорога ненависти, а мертвые губы все еще шевелятся. За ним лежал французский капитан в белых штанах и рубахе – теперь уже не совсем белых. На месте лица и головы было нечто чудовищное, рядом поблескивала абордажная сабля, которой Мидоус нанес последний сокрушительный удар в то мгновение, когда рапира уже входила ему в сердце. Много лет назад французский эмигрант, дававший Хорнблауэру уроки фехтования, говорил о coup de deux veuves – атаке, оставляющей вдовами двух женщин, – и это был ее пример.

– Какие будут приказы, сэр? – вернул его к реальности голос Буша.

– Спросите капитана Бэдлстоуна, – ответил Хорнблауэр.

Официальный тон немного прочистил голову от кошмара, но тут же новые события потребовали немедленных действий. Палуба под ногами затрещала и содрогнулась: французы выбивали крышку люка. Такие же звуки донеслись с бака, и оттуда раздался голос:

– Капитан, сэр! Они вышибают крышку люка!

– Когда мы высадились, внизу была целая вахта, – сказал Бэдлстоун.

Конечно, это объясняет, почему палубу удалось захватить относительно легко: тридцать вооруженных людей против пятидесяти неготовых и безоружных. Однако отсюда следует, что пятьдесят человек – даже больше, считая тех, кто не несет вахты, – по-прежнему внизу и не намерены сдаваться.

– На бак, и разберитесь с ними, Буш.

Только когда Буш двинулся прочь, Хорнблауэр вспомнил, что пропустил обращение «мистер». Видимо, он совсем не в себе.

– Мы сумеем их удержать, – сказал Бэдлстоун.

Пусть даже французам удастся высадить крышки люков – а дело явно к этому шло, – наружу им не выбраться, пока рядом вооруженные англичане. Однако если постоянно стеречь два люка и пленных у гакаборта, людей, чтобы вести бриг и «Принцессу», останется катастрофически мало.

Дрожащий свет играл с воображением странные шутки: казалось, будто штурвал поворачивается сам по себе. Хорнблауэр шагнул к нему и взялся за рукояти. Вместо того чтобы повернуться плавно, как у всякого судна, лежащего в дрейфе, штурвал сперва не поддался, а в следующий миг крутанулся, не встречая сопротивления.

– Они перерезали тросы рулевого привода, – доложил он Бэдлстоуну.

И тут мощный толчок снизу – как будто в палубу ударили кузнечным молотом – заставил их обоих подпрыгнуть. Ощущение в ногах было такое, будто под ними произошел взрыв.

– Что за черт?.. – спросил Хорнблауэр, но тут палуба вновь содрогнулась, как от удара, и, глянув вниз, он увидел пятнышко света – крохотную дыру с зазубренными краями.

– Прочь отсюда! – крикнул он Бэдлстоуну, пятясь к шпигату. – Они стреляют вверх из ружей!

С расстояния дюйм-два ружейная пуля весом в одну унцию ударяет в палубу, словно сотня кузнечных молотов, и, пройдя через дюймовую доску, сохраняет скорость, при которой по-прежнему может раздробить ногу или даже убить.