– Они догадались, что у штурвала кто-то есть, – сказал Бэдлстоун.

С бака по-прежнему доносился грохот. Теперь под ударами топора задрожала и крышка ближайшего люка.

– Нелегко нам будет вести корабль в Англию, – заметил Бэдлстоун; по белкам глаз было видно, что он устремил на Хорнблауэра вопросительный взгляд.

– Если они не сдадутся, это будет чертовски трудно.

Порой при абордаже деморализованная команда на нижних палубах сдается без боя, но в противном случае одолеть ее очень сложно, и особенно если, как сейчас, на ее стороне численный перевес, а среди запертых внизу людей есть решительные вожаки. Хорнблауэр, составляя план, представлял нынешнюю ситуацию, но даже он не сумел вообразить, что французы будут палить в палубу из ружей.

– Положим, мы сумеем сняться с дрейфа, – сказал он, – но все равно останутся аварийные румпель-тали…

– И наше дело швах, – закончил Бэдлстоун.

При недействующем руле можно кое-как управлять кораблем при помощи одних парусов, но пять-шесть силачей в трюме, ворочая руль аварийным румпель-талями, сведут все усилия на нет или даже серьезно покалечат корабль, если резко повернут его против ветра.

– Нам придется оставить корабль, – сказал Хорнблауэр. Предложение было обидным до безумия, почти унизительным, и Бэдлстоун разразился потоком ругательств, достойных покойного Мидоуса.

– Без сомнения, вы правы, – произнес шкипер, когда закончил браниться. – Черт! Плакали наши десять тысяч фунтов! Придется сжечь бриг – мы запалим его, прежде чем сесть в шлюпки.

– Нет! – вырвалось у Хорнблауэра раньше, чем он успел обдумать ответ.

Для деревянного корабля нет ничего страшнее пожара; если поджечь бриг, то французы никакими силами не смогут потушить огонь. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят человек сгорят заживо либо спрыгнут за борт и утонут. Хорнблауэр не мог принять этот план – во всяком случае, по хладнокровном размышлении, однако у него уже родился другой.

– Мы можем полностью вывести бриг из строя. Перерубить гардели… да в конце концов, перерубить фока-штаг. Пять минут работы, и паруса они сумеют поставить не раньше завтрашнего вечера.

Может быть, именно призыв к демону разрушения и заставил Бэдлстоуна склониться к этому плану.

– Тогда за дело! – крикнул он.

Долго объяснять не пришлось. Опытные офицеры, составлявшие бо́льшую часть абордажной команды, все поняли с полуслова. Несколько человек остались стеречь люки (крышки на которых по-прежнему трещали от ударов), прочие, получив задания, приступили к разрушительной работе. И тут, когда она началась, Хорнблауэр вспомнил еще одну важную обязанность королевского офицера на захваченном судне: его мозг был, как в густом тумане, и лишь изредка мглу озаряли проблески ясности.

Он метнулся к открытой двери и, вполне ожидаемо, увидел капитанский стол. Также вполне ожидаемо, стол оказался заперт. Хорнблауэр схватил гандшпуг от ближайшей пушки; на то, чтобы таким рычагом вскрыть ящик, ушло меньше минуты. Внутри лежали корабельные документы: письмовник, чистовой журнал и тому подобное. Забирая их, Хорнблауэр обнаружил и нечто необычное. На первый взгляд это была перевязанная бечевкой стальная пластина, со второго взгляда стало ясно, что пластин две и между ними зажаты листы бумаги, очевидно, чрезвычайно важные, депеша либо дополнения к сигнальной книге. Свинцовые грузила означали, что при угрозе захвата капитан должен был выбросить пакет в море; так бы он, без сомнения, и сделал, если бы Мидоус не зарубил его раньше.

Снаружи раздался оглушительный грохот – работа по превращению брига в неуправляемый остов шла полным ходом. Хорнблауэр сорвал с койки одеяло, бросил в него документы, закинул получившийся узел на плечо и вышел на палубу. Грохот, который он слышал в каюте, произвел грота-рей, упавший, когда разрубили гардели. Рей лежал на палубе в паутине спутанных тросов, но даже за ними было видно, что он надломился точно посередине. Пять минут работы для двух десятков людей, точно знающих, как вывести судно из строя.