У одной из машин загораются фары, гудит мотор, и она трогается в сторону проезжей части.

– Видать, кончили, – говорит Марина, кажется, только для того, чтобы оттянуть развязку своей истории. – У таких людей в машине, наверно, всегда есть салфетки.

– Некоторые и не вытирают, – подыгрываю я. – Натянул штаны, и весь привет.

– Гадость какая.

На этом отступление исчерпывает себя, Марине уже некуда деться. Она вздыхает и говорит тихо низким голосом:

– Через день мы с Люси встретились, и она рассказала, что было, когда я ушла. Мать ее, мать ее, сказала, что я слишком яркая для того, чтобы дружить со мной. Что это вообще значит? Она что, боится, что я у ее дочери уведу этого ее Левана, как Инна увела Давида? Инна, кстати, никогда яркая не была. Ходила в своих мешковатых вещах. А оказалась той еще штучкой. Или это значит, что я выгляжу как шлюха и со мной рядом стыдно стоять? Люси тоже хороша. Зачем она мне это рассказала? Потом сама же говорит, что ей на это плевать и что мать ей друзей не выбирает. А почему тогда она так волнуется, если плевать?

Она встает со скамейки, подходит к парапету, потом возвращается и садится, склонив голову к коленям. Я говорю:

– Тебе можно позавидовать. Со мной никогда никому не запрещали дружить.

Из-под длинных черных волос Марины доносится приглушенное, но отчетливое «Спасибо».

Машина Алана стоит в пустынном переулке. У меня на коленях картонная коробка, в которой лежит белая кожаная сумка с застежкой-молнией и широкими черными ручками на больших стальных кольцах.

– Не стоило, – говорю я. – Правда.

– Тебе не нравится?

– Мне нравится, очень нравится. – Я достаю сумку из коробки, разглядываю. – Но это слишком дорого. Я знаю, сколько стоят такие сумки. Это вся твоя зарплата.

– Я не на одну зарплату живу. Родители помогают.

– Значит, я должна твоим родителям?

– Никому ты не должна. Это же подарок.

– Спасибо. Обещаю не сжигать ее.

Я тянусь к Алану и целую его. Сажусь ему на колени. Опускаю спинку кресла, так что мое лицо оказывается над лицом Алана, и волосы падают ему на скулы. Он сжимает мою талию, гладит ягодицы. Я засовываю руку ему в брюки. Вдруг звонит телефон. Не мой. Алан берет его, отключает звук и швыряет на заднее сиденье.

– Это Майя? – спрашиваю я.

– Забудь о ней.

Мы снова целуемся. Алан стягивает бретельки с моих плеч, расстегивает лифчик, трогает грудь. Я сжимаю его бедра своими. Телефон на заднем сиденье настойчиво жужжит. Я тщетно двигаю рукой в штанах Алана, потом вытаскиваю ее и говорю:

– Забудешь тут.

Перебираюсь обратно на пассажирское сиденье. Надеваю лифчик и натягиваю бретельки. Алан закрывает лицо ладонями.

– Извини, – говорит он.

– Ну, хоть не наоборот, – отвечаю я.

Телефон, смолкший на минуту, снова жужжит.

– Откуда сумка? – спрашивает мама.

– Алан подарил.

– Тот, который просто друг?

Поднимаю плечи, недовольно выпускаю воздух через нос.

– Послушай, Зарина… – Мама присаживается на ручку кресла. – Может быть, тебе стоит подумать о… Как же это сказать… Ну вот была я сегодня у Арлеты. Смотрела на Илону. Она счастлива. У нее все устраивается. А ты? Мотаешься по этой холодной Москве, занимаешься неизвестно чем. С Аланом этим у тебя тоже какие-то непонятные отношения. В общем, подумай. Есть еще две недели, а билет на самолет можно и сдать, или пусть пропадет – ничего страшного.

Она поднимает лицо. Вид у нее уставший, будто эту небольшую речь она силой выталкивала из себя. Кажется, ее усталость передалась мне. Я не хочу спорить или что-то объяснять. Я подхожу к ней, обнимаю и говорю:

– Я подумаю. Но ничего не обещаю.