Два дня подряд я давал ей лекарства, вливал настои и менял повязки. Мази оказались неожиданно хороши, и отеки практически спали. Она всё ещё не приходила в себя, хотя начала говорить в бреду и перестала так неустанно стонать.

Я осторожно переодел девушку в нежную чистую сорочку и прикрыл красивым покрывалом, которое оказалось в мешке от Мани. На глаза наложил повязку с вытягивающей мазью. Они ещё сильнее взбухли и выглядели хуже всего, вызывая у меня нешуточные опасения. Вчера к вечеру она начала более шустро шевелиться. Шустро, это по сравнению с тем, что до этого и пальцами не шевелила, а сейчас глядишь, и плечом слабо поведет, но при этом похныкивает, явно от боли. Но и такой прогресс я воспринял как радость. Сегодня даже пыталась перевернуться, через боль шевеля конечностями, и я решился, – как мог аккуратно привязал, опасаясь, что девушка свалится на каменный пол. Не ожидал от себя такой жалостливости. Смотрю сейчас, аж тошно, переживаю. Мож, она, жалостливость, от одиночества скопилась? Себя-то я со студенчества не жалел. Крест свой нес. Даже мысли о сем не возникало в ушлые годы – а её жалко.

Лекарства на третий день, то бишь сегодня, – закончились. Остались травы и мази. Как и говорил Михалыч, – нужно в город. Как бы мне ни не хотелось выходить снова к людям, оставлять девушку без должного лечения по меньшей мере жестоко. На всякий влил в нее сонное успокоительное по рецепту того же Михалыча – толковый мужик.

Я помылся, надел новую одежу, которую нашел на дне мешка от Мани. Взял кошель с современными деньгами. Эх, если бы не Михалыч… Их у меня не так много как золота, но хватить должно. Готов!

Подошел на последок к девушке. Вздохнул. Приятно смотреть, – впервые спит спокойно. Отвар Михалыча, видимо, так благостно действует. Да и на поправку пошла сударыня. Оставлять боязно, – идти тоже. Стою, успокаиваю себя тем, что все обойдется и там, и здесь…

Через два часа темнеет. Как раз успею к рассвету вернуться. Михалыч говорил, что аптеки в городе сейчас круглосуточно работают. Главное, чтобы находка без меня не очнулась. А то, после того что с ней было, напугается в темноте, если ей не объяснить, что на глаза мазь наложена и никто ей зла не желает.

Спрыгнул с пещеры напрямик, на противоположную вершину горы. Ну как, для горы она маловата, а для холма высоковата. Пусть холмом будет. Спускаешься, один склон пологий да травой поросший местами. А сама вершина широкая, как поляна, даже цветы тут по весне каждый год распускаются. Вершина метров на пять ниже выступа в мою пещеру. Спускаться быстро и удобно, а вот назад, домой, хитрой дорогой пробираться приходится. Опускаюсь осторожно. Одежа новая, не повредить бы. Не было печали, теперь за одежу эту трястись. Обновки оно завсегда жалко. Оно, мож, и с детства родительские наказы в голову вбиты. Жили мы в большом достатке, да тятя все же пару раз порол за обновки, когда я к деревенским мальчишкам в лапту играть убегал да возвращался с изодранными коленками, а то и того хуже: изодранный и в золе. Мальчишкой я спокойным нравом никогда не отличался. Эх… столько лет минуло, а все вспоминаю ту пору. А вспомнить-то больше и нечего, разве что книги прочитанные, да за столько лет столько книг у меня в голове смешалось. Лишь единицы за живое взяли да помнятся…

Вот уж и со склона сбежал. Бегу мимо оврага, где находка моя лежала. Запах крови так все и стоит. Скопился в сырой низине, хоть и слабеет уже. ещё немного и через самую чащу пробираться буду, а там и пуще припустить можно. Дорога в город от деревни «Лесовичи» прямая лежит, людьми проложенная. Михалыч-то живет в другой стороне, на юге от горы в «Лопухах», а я бегу за северо-восток, в этом направлении самый ближний и самый небольшой город.