– Я так скажу. – Помялся с ноги на ногу Михалыч и напустил на себя толковый вид. – В город её надобно, в больницу. Там её отходють и вылечут, а я только и могу дать, что в городе брал, да трав и мазей своих, – если уж никак. А потом все равно в город вам надобно. Здесь только на два дня лекарств хватит. Да скажи той, кто повязки меняет и за ранами следит, – мази свежей два раза на дню накладывать, не то кровь плохая станет, и не поднять тебе внучку тогда. Да шевелиться не давай. Переломы они тоже, разные бывают.

– А бинты и рубаху у вас можно взять? И гребень ещё нужен. – Поспешил я попасть в доброе расположение духа, а то мало ли.

Ловлю недоуменный взгляд.

– Ну, смотрю, ты правда, издалека... С бинтами ещё помогу, да простыню старую дать могу, прокипятишь. А вот рубахи да гребни — это не ко мне. Давай провожу к Мане–ткачихе. У нее и гребни с бусами имеются.

– Бусы-то мне к чему?

– А ты думаешь, Маня так тебе все быстро и подберёт, на ночь-то глядя, коль заинтересованности еёной не будет? Выставит и с утра прийти скажет, а внучка твоя без лекарств ждёт.

– Понял. Отвык, что все сложно у вас.

–А у вас? – Да что такое? Теперь снова насмешливый взгляд старика, но хоть добрый. Надо быстрей адаптироваться.

– А у нас по-простому.

Вышли из избы. Стоя на крыльце, Михалыч глубоко вдохнул всей грудью, окидывая взглядом кроваво-красное небо.

– Красота! Столько лет живу, а все закатом любуюсь! И цвет сегодня особо красивый.

– Что ж красивого? Будто кровь разлили. Мне так и то не по себе от него.

– Ты, верно, на войне был? Отец мой, царство ему небесное, тоже не любил. – Я пожал плечами, не найдя, что ответить. Вроде и был во время войны, но вот только совсем в другом месте.

– Далеко изба-то ткачихи?

– Недалече. Деревня-то у нас, коли заметил, всего на две улицы. Идем за мной, да осторожно, тут через проулок крапивы наросло, не пожалься.

Из проулка уперлись в деревянные покосившиеся и некрашеные ворота, зато с резьбой. Вид избы чуть более ладный, но где за провисшую ставню взгляд цеплялся, а где на покосившееся в противоположную сторону от дома крыльцо.

– Поздно, уж и скотина во двор вся зашла, поди подоила уж её да ко сну готовится. Да ты не переживай, она у нас безотказная, коль денег хорошо заплатишь. Деньги-то есть? – Я утвердительно кивнул.

Стучимся. Выглядывает лицо. Баба на колобок похожа и масляные пятна на лбу и щеках. А вот взгляд, цепкий. Провела им по мне сверху вниз, оценила... Похоже не дотягиваю до желанного гостя. С Михалычем поздоровалась, сразу разулыбалась пожелтевшими зубами.

– Манечка, да ты никак передник новый сшила, – рукодельница ты наша! Загляденье одно! – Причмокнул Михалыч, растопырив руки с пальцами в стороны.

Загляденье…, (век его не видели ещё хотя бы один воздержался), расплылось в довольной улыбке ещё шире, приобняло Михалыча и игнорируя меня, потащило его в избу. Я пошел следом, мне не до расшаркиваний. В нос ударил резкий удушливый запах бабьего пота и какой-то кислятины, пропитавшей избу. Я невольно перестал дышать.

– Погоди, погоди, Манечка. Я с человеком. Помощь ему нужна. Рубахи ему нужны да бусы с гребнем для внучки.

– А деньги-то есть? – Насторожено и даже брезгливо бросила она в мою сторону.

Достаю пригоршню золотых, кладу на просаленную скатерть, сдерживая лицо, дабы не сморщить нос. Это какой засранкой быть надо! У одинокого Михалыча в избе и то свежестью да травами пахнет.

– Ты чего? – Михалыч испугано хватает меня за руку и вкладывает назад все, кроме одного, одиноко оставшегося на столе, и все это под огорченный взгляд Мани. Смотрит мне в руку, будто только что от души оторвала, кровные! – На эти деньги избу купить можно. Неужто так отчаялся, что деньги не милы?