Прекрасная незнакомка взвизгнула и вскочила, прижав ладонь к ягодице. Судорожно натягивая трусы, она повернулась. Её глаза сверкали от злости.

Только лет через семь Маринка, в тысячный раз детально анализируя ситуацию, догадалась, почему Петька после своей проделки не ткнулся сразу лицом в траву, как она, Маринка. Видимо, он рассчитывал на то, что женщина, растерявшись, повернётся к нему с трусами на пятках. Как бы то ни было – когда женщина повернулась, Маринка вновь лежала плашмя, а Петькина белобрысая голова торчала над лопухами и клевером. Приглядевшись к нему, подстреленная красавица улыбнулась, одернула сарафан и нежно спросила:

– Тебе не стыдно?

Петька, смутившись, что-то пробормотал.

– Ты сделал мне больно, мальчик,– сказала женщина.

– Извините,– прохрипел Петька.

– Ты что, следил за мной?

– Да, следил.

– Откуда?

– Оттуда.

Петька махнул рогаткой в сторону дуба. Женщина поглядела туда, куда он указывал.

– Так откуда? От леса что ли?

– Почти.

Помолчав, женщина спросила:

– Хочешь меня домой проводить?

Петька засопел.

– А где вы… где ты живешь?

– В Верхней Кабановке.

Петька поднялся и, запихнув рогатку за пояс, подошёл к женщине.

– Ну, давай провожу, чего там,– произнес он, стараясь говорить басом. Он был чуть ниже её. Она рассмеялась, дернула его за ухо, и они спустились к ручью. Красавица перешла его, без гримас ступая по острым камешкам. Петька с места перескочил. Маринка из клевера наблюдала, как они поднялись по крутому склону бугра к Верхней Кабановке и завернули к первому дому. Дом тот – бревенчатый, с низкой крышей, стоял слегка на отшибе. Десятки раз Маринка разглядывала его, когда проходила мимо, и не могла понять, обитаем он или пуст. Оконные стёкла были все целы, но так замутнены грязью и паутиной, что ни один предмет сквозь них не просматривался. Ни разу Маринка не видела свет за ними, дым из печной трубы при ней никогда не шёл, дверь не открывалась. Около дома росли одни лопухи, однако сквозь них тянулась к крыльцу тропинка. Миновав дом тот, Маринка сразу переставала думать о нём и ни у кого потом про него не спрашивала. Она не увидела, как босая тётка с Петькой вошли, потому что дверь была с другой стороны, однако услышала, как дверь скрипнула, затем – хлопнула.

От Москвы шла туча. Нижний край солнца коснулся поля. Вскочив, Маринка кинулась вниз, к ручью, а потом – наверх, но не на бугор, к Кабановке, а на гору, к Кабанову. Она решила всё рассказать тёте Ире. А как иначе? Ей было страшно за Петьку. Но по мере подъёма страх пропадал, и, в конце концов, Маринка решила не нарываться на неприятности. Эта тётка точно поймет, сказала она себе, что Петька её не видел в собачьей шкуре, иначе бы он не пошёл с нею. А если и не поймёт, всё равно – за Петьку бояться глупо. Петька и на медведя один охотился, и быка усмирял, и с пятью бандитами дрался, если не брешет. Что ему тётка. Да он возьмет её за ногу, как того быка, покрутит над головой, и – хрястнет об стенку!

Так рассуждая, Маринка вошла в деревню и зашагала к своему дому, со всех сторон обсаженному смородиной. Тётя Ира что-то готовила на терраске.

– А Машка где? – поинтересовалась Маринка, заглянув в сковороду.

– В беседке, с Анькой. А ты откуда?

– С реки.

Тётя Ира медленно обвела племянницу взглядом.

– А что, в реке крокодил завелся?

– Какой еще крокодил?

– Не знаю, какой. Наверное, злой.

Маринка смекнула, что речь идет о её царапинах.

– Так я это… ведь я на том берегу загораю, а там – кусты. Пока продерёшься…

– Вот это надо бы обработать, – произнесла тётя Ира, рассматривая царапину на щеке  Маринки, – а ну, иди– ка спроси у Машки, куда она подевала вчера зелёнку после того, как собаке лапу помазала.